Минуемое

Придя на работу несколько часов спустя, я узнал, что случившееся мне не приснилось; состоявший из одного имени список моих виртуальных друзей пополнился еще двумя, с одинаковыми фамилиями. Я отправил контрольные сообщения на оба адреса. Подруга в порезанных штанах немного сбивчиво ответила мне ближе к середине дня; две другие серые галочки не изменили своего цвета, хоть я застал зеленый огонек, недолго горевший рядом с ними. Рисунки на руках я смывать не стал, решив, что буду ходить с ними до тех пор, пока они сами не сотрутся; стоя в спальне перед зеркалом, я даже подумал о том, не нарушить ли мне обет кожной непорочности, навсегда вшив в себя наследие минувшей ночи. На следующий день я снова вышел на связь с подругой в порезанных штанах, она продемонстрировала мне несколько своих работ, которым уже нашлось какое-то применение, я похвалил ее, отметив незаурядное чувство границ допустимого, и предложил оценить свои, состоящие из черных значков, нанесенных на белый фон, чтобы она поняла, может ли она что-то мне предложить; впрочем, нормального диалога снова не вышло, поскольку подруга в порезанных штанах отвечала мне крайне обрывисто и пропадала куда неожиданней, чем появлялась. В следующий выходной я отправился на прогулку, в наушниках играла дискография того самого артиста, чье имя я записал в календаре; я послушал все от начала до конца. Серые галочки так и не становились синими, хотя зеленый маяк горел время от времени. Я заранее поделился с подругой в порезанных штанах впечатлениями от прослушанной дискографии и стал ждать ее появления в зоне информационной досягаемости; появившись, она сообщила, что нашла средства для возобновления прерванной связи и что уже начала знакомиться с моими трудами. Мое сердце забилось сильнее, я понял, что жизнь неминуемо продолжается. Я написал подруге в порезанных штанах еще о чем-то, но ответа не получил ни на следующий день, ни через неделю. Теперь в моем телефоне было две пары серых галочек, которые иногда подсвечивались зеленым. Рисунки на моих предплечьях понемногу выцвели: никуда уже не смотрела почти исчезнувшими глазами мнительная кошка, глуповатая лягушка с точками вместо глаз утратила свое монументальное величие и стала совсем бесполой. Я вспомнил, что ночью в студии подруга в порезанных штанах упомянула грядущее культурное мероприятие, которое была не прочь посетить, как и я. Дождавшись судного дня, я прибыл по заранее проверенному адресу и долго всматривался в лица находившихся внутри вместе со мной людей, но не увидел ничего помимо незнакомых вещей, о которых не стоило и мечтать. Через несколько дней адресованные подруге в порезанных штанах серые галочки бесследно пропали вместе со всеми посланными ей и полученными от нее сообщениями. Исход был бы для меня более ясным, если бы вместе с ними пропали и другие серые галочки, чьего преображения я ждал с куда большей надеждой, но там лишь иногда появлялся зеленый огонек, прямоугольный или круглый. Я вспомнил, что портреты умерших людей тоже прибивают к надгробным обелискам в рамках схожих форм; огонек будто подглядывал за мной откуда-то издалека, откуда никто и ничто не возвращается. Виртуальные профили подруг были открытыми, но я не стал просить помощи у их знакомых, то ли посчитав это неприличным, то ли смирившись тайком от себя заранее и решив, что всему умирающему лучше умереть до конца. Я продолжал отрешенно наблюдать за зеленым огоньком, подмигивающим мне из-за серых галочек, привыкая к его непостоянному свету все больше и больше. Если бы я мог отколоть от себя хотя бы малую частицу, наделенную собственным рассудком и мировоззрением, она бы сразу же посоветовала мне выбросить все из головы и идти дальше не оглядываясь, но я совсем не привык менять одни вещи на другие с чувством, как будто это одно и то же, поэтому шел, но и оглядывался постоянно — видимо, юная жрица смерти успела впрыснуть в меня что-то воистину невозможное, требующее постоянной подпитки. Однако чем дальше я шел по давно истоптанным в крошку рельсам, тем спокойнее было оборачиваться. Подруг я ни в чем не винил — возможно, они успели понять, что жизнь скоротечнее, чем им казалось. Сердце в груди билось без чужой помощи, само по себе.

Как-то раз юная жрица смерти явилась мне во сне. Сон был густым, но мимолетным. Юная жрица смерти восседала посреди залитой блеклым светом комнаты и осуждающе взирала на меня. Я смотрел на нее, не совсем понимая, истинным было ее осуждение или допущенным шалости ради. Потом она захотела узнать, почему я считаю, что нам стоит встретиться хотя бы еще раз. Я стал что-то ей объяснять, и сон оборвался сам по себе. Проснувшись, я уставился в заботливо обступившую меня предрассветную тьму. Отголоски сна растворялись внутри меня, затекая в каналы, по которым когда-то уже что-то текло.