Минучая смерть

Он раскрыл портфель и зашуршал бумагами. Федя представлялся ему уже сбитым с толку, добрым, влюбленным теленком. В то, что у него хватит выдержки на длительное молчание, он не верил и улыбался. Федя морщил лоб и досадовал на себя: "Напрасно я сразу не отказался разговаривать с ними". От сознания, что больше ему не надо вапоминать свои показания, что он не даст ротмистру повода поймать его на противоречиях, ему было спокойно, даже весело.

В руках ротмистра шуршали бумаги, за дверью мерно ходил надзиратель. "А далеко ушел бы, кабы шел", - подумал о нем Федя и принялся считать его шаги. На второй тысяче ротмистр сбил его:

- Ну-с, будем продолжать? Я вас понимаю: иногда необходимо собраться с мыслями, а?

Федя покосился на часы, отметил, что промолчал больше получаса, и перевел взгляд на окна. Фонарь освещал решетку, на ней бисеринками сверкали капли не то дождя не то растаявшего снега. "Скоро зима уже. У отца от сырости мозжит нога, а эти подлецы разворотили печку..."

- Да неужели вы серьезно решили не отвечать мне? - опять нарушил тишину ротмистр и, подождав немного, поднялся: - Посмотрим, но предупреждаю: я начинаю менять мнение о вас. Уведите!

В камеру Федя шел с усмешкой: "Взял? Погоди, еще возьмешь". От расспросов Казакова он отмахнулся:

- А ничего особенного. Какой-то барин допрашивал.

Теперь долго не придет.

И не пойди ротмистр после допроса к знакомым на ужин, так и случилось бы. За ужином было весело, ротмистр выпил больше, чем надо, за картами почувствовал себя легким, сильным, рассказал о молчании Феди и прищелкнул пальцами:

- Но мы его отучим подражать пломбированным вертопрахам, отучим, у нас для этого есть пикантненькие методы...

С мыслью о Феде,ротмистр ехал домой, с мыслью о нем проснулся, то и дело щелкал пальцами и бормотал; - Посмотрим, посмотрим! - и раньше обыкновенного поехал в жандармское.

Вахмистр и прыщеватый человек старательно помогали ему готовиться к продолжению допроса. В тюрьму вечером он ехал в волнении, как на охоту. Введенного Федю встретил улыбкой, опять предложил ему папиросу, не замечая его молчания, читал показания старухи Свечиной, ее соседа, видевшего будто бы, как Федя выносил в переулок вещи.

Федя притворялся сонным, откровенно зевал, но слушал жадно, освежался словами ротмистра и сдерживал улыбку: "Лови, лови чижа на молитву!" Его до коликов угнетало то, что он не знает почерка Саши. Позывало взять у ротмистра показания и сказать:

- И зачем вы запутываете меня? Разве Свечина так подписывается?

Отмолчав больше часа, о-н уверился, что жандармы ничего не знают. Ротмистр почувствовал это, выбранил себя за болтливость у знакомых, но не отступил. И на третью, и на четвертую ночь надзиратели расталкивали Федю и, ворча, что им ни днем, ни ночью нет покоя, вели его в контору.

- Ну-с, не устали еще молчать? - улыбался ротмистр. - А мне это начинает нравиться...

Слова его тонули в немоте. Он небрежно раскрывал принесенную книгу, глядел в нее и взвинчивал себя: "Заговоришь, оболтус, заговоришь!" Минутами его охватывало бешенство и желание подойти к Феде и ударить его: "Ты заговоришь наконец? Сейчас застрелю!" Ударить еще, еще-в кровь разбить хамское лицо, кровью стереть с него противную улыбку. Ведь причастен он, причастен к этой типографии...

Федя перекладывал руки, переставлял ноги, глядел по сторонам, все тверже молчал и уверенно улыбался;

"Побесись, крепче спать будешь".

Распалившись до того предела, когда надо топать ногами и бить, ротмистр отодвигал книгу, поносил подполье, рассказывал о подпольщиках гадости и с ненавистью глядел на узловатые руки Феди, на его грудь и короткую, тугую шею.

- Недоучки, взбесившиеся неудачники, - с шипеньем клубилось из его рта, - загребают вашими руками жар, прославляются за границей, а вы, как глупое стадо, идете за ними, подражаете им...

Он хотел задеть Федю, оскорбить и вывести его из терпения. Федя слушал и как будто ничего не слышал. Лишь на шестую ночь слова ротмистра вывели его из равновесия.

Он шевельнулся и сказал:

- Вам, видно, делать нечего, а мне опротивело ваше колдовство. Все твердите, будто все знаете, все улики у вас, ну, и уличайте, делайте очную ставку хотя бы со Свечиной.

Пусть она в глаза мне скажет все...

Ротмистр торжествовал: "А-а, прорвался, нехватило пороху!" Губы его осветились, голос стал тихим и ласковым:

- Со Свечиной вопрос покончен, господин Жаворонков: она во всем созналась и, пожалуй, в конце недели будет...

Ротмистр притворился, будто сказал лишнее, прикусил губу и развел руками:

- Ну, зачем вы упорствуете? Нам все ясно.

- И мне все ясно.

- Да? Вот и прекрасно. Я ведь от вас ничего не требую.

- Так что же вам надо?

- А вот, чтоб вы... - и ротмистр принялся подсказывать Феде.

Слова подбирал он тусклые, как бы смазывал их жирком, открывал ими ворота тюрьмы, перебрасывал Федю на волю, дразнил Сашей. Говорил и верил, что теперь дело о типографии пойдет гладко, без запинок.

Федя вслушался и спросил:

- А когда вы уличать меря будете?

По спине ротмистра пробежал холодок нетерпения:

"Мерзавец!" - но он сдержался и заговорил еще мягче: