Минск 2200. Принцип подобия

Гомеопаты стали новой Инквизицией. С той разницей, что «ведьмы» существовали вполне реально, периодически проявляясь в мелких селениях и крупных городах; иногда их ловили с помощью сети-нейтрализатора — гениального изобретения, спасшего многие жизни, в первую очередь Гомеопатов, хотя ветераны презрительно фыркали на «детские игрушки в баллончиках», — и «призывали». Воздействие физическое — призыв «физика» (вернее, воина — каждый уважающий себя Магнит-физик смертельно оскорбится, если его так назвать); галлюцинации и эмпатия — мистика.

Подобное уничтожается подобным.

И нет пощады одержимым. Во благо простых тружеников и честных граждан.

Спустя почти тысячу лет от сожжения на костре последней рыжеволосой крестьянки, объявленной «ведьмой» по навету позарившейся на удойную корову соседки, Инквизиция возродилась — практически без религиозного подтекста, зато с реальными «чудесами»; теперь ее не осуждал ни один гуманист-просветитель. Гомеопаты — суровая необходимость, понимал каждый — от школьника до старика; понимал, сознавая, что час спустя сам может перекинуться в одержимого…

Гомеопатов не любили. Ни мудрых из Совета, ни ученых в белых халатах — тех, кто придумал сеть и нашли способ по крови выявлять дар, ни тем паче бойцов-Магнитов, пускай польза и оправдывала исступленножестокие меры.

Становились Магнитами по рождению, прихоти судьбы — равно аристократ или дочь сапожника. Стоило проявиться дару — орден забирал ребенка, а порой и взрослого себе.

К реальной власти Гомеопатов, впрочем, не допускали. С чего бы «санитарам» править? К тому же негласно почитали немногим лучше одержимых…

Народное мнение выразила пословица: «От Магнита до одержимого — извилина да мантия».

А поскольку Магниты рождались относительно редко, то выбора стать или не стать частью ордена не предоставлялось. Даже сыну Верховного Сенатора Адриана Алье-ны, Целесту Альене.

3

Всю двойственность отношения к Гомеопатам Целест ощутил с младенчества. Родился он искристым сентябрьским днем, заледенело-ломким, как рыжие листья под коркой первого льда, — первенец немолодой уже четы Альена. На радостях Верховный Сенатор объявил государственный праздник, народные гулянья и бесплатный глинтвейн каждому, кто сколько способен выпить. Вся столица — от Сената до подворотен — славила Адриана Альену и его маленького сына, а виновник торжества спокойно спал в колыбели красного дерева, завернутый в пеленки из драгоценного шелка — натурального шелка из-за дальних границ; под изразцовыми потолками роскошной детской плясали разноцветные блики — солнечные зайчики. В целом Мире Восстановленном, не говоря уж о Пределах, не сыскать было существа прекрасней — во всяком случае, так думали мать и отец Целеста, а кто осмелится спорить с Сенатором и его женой?

Счастье продлилось три месяца. До первого теста.

Тест на Магнита проводился раз в три года — иногда «дар» проявляется внезапно, почти как одержимость. В роду Альена, впрочем, Магнитов не могли припомнить ни Адриан, ни его жена Ребекка, потому не опасались нести ребенка мрачным, закутанным в серо-белые одеяния ученым-Гомеопатам. Центральная лаборатория размещалась в Цитадели, одном из восстановленных храмовых коплексов; с давней той поры религия окончательно уступила место науке, и церковь стала вотчиной новой Инквизиции, ощетинилась громоздкими, похожими на стеклянных ежей с трубочками-колбами вместо игл, аппаратами и пропиталась ароматом реагентов. Религиозную полутьму сменили электрические лампы.

Целест громко вопил — ему не нравились едкие запахи, его пугали незнакомые люди с холодными жесткими руками, противные руки отобрали его у мамы, а потом больно укололи предплечье. Целест протестовал всеми силами, даже попытался укусить беззубыми деснами «обидчика».

Целест словно предчувствовал: его судьба «золотого мальчика» заканчивается, едва начавшись. Вердикт Гомеопатов звучал приговором: ярко выраженные способности Магнита. Будущий воин или мистик. Специализация выяснится позже.

Сын Сенатора? Какая разница… и потом, господин Альена, разве вы не счастливы, что ваш сын будет защищать нас от одержимых? Разве то не достойная судьба?

Ребекка рыдала в голос. «Мое дитя, мой первенец — одержимых ловить! А если мистиком окажется, они же все сумасшедшие!?» — причитала, будто по покойнику, едва удалось ее успокоить.

Адриан сдержался. Кивал засушенному сморчку-Гомеопату и подписал согласие; только молчал три дня и померкли рыжие волосы, подернулись сединой.

Начиналась зима.

До десяти лет будущему Магниту дозволяли жить в отцовском доме, с младенцами орден предпочитал не возиться. Позже Целест думал, что относились к нему, как к жертвенному агнцу: мать, отец, слуги и даже родившаяся два года спустя сестра Элоиза отсчитывали дни и часы. Семь лет, пять лет, три года… до того, как Целест перестанет быть…

Кем? Человеком?

Вероятно.

Его обучали Восстановленному Знанию — от языков и литературы до генетики и химии, но порой на середине урока добродушный старик-учитель прерывался, пряча в кустистые усы невеселую усмешку. Целест распознавал ее.