Минное поле

Валька все торопит. На пожар, что ли? Его только слушай. «Получается, что «кохання» — «це тильки цилуйся та пригортайся». Эх, Валька, Валька! А испытывал ли ты счастье оттого, что — единственный во всем мире! — почувствовал, как вздрогнуло плечо твоей дивчинки? Знаешь ли ты про это?!

Все оживились. Особенно Валька Торбина.

Он достал из потайного кармана листик бумаги. Начал читать свои стихи. Оказывается, Валька тоже пишет?

Он читал по грамотке. Мишку за него стало совестно. Разве свои вирши можно так читать? На листке они уже чужие, остывшие. Силой памяти их надо доставать изнутри, из сердца, где они все время калятся.

Мишко слушал, наклонив голову. Валька читал стихи о любви. Девчата вздыхали, млели от красивых слов. А Мишко оставался холоден. Слова Вальки стучались в его сознание и отскакивали, как горох от стенки. Мишко замечал перебои ритма, никудышные рифмы. Хотел было сказать об этом другу, но передумал. «Какое мне дело? Подумают, что задаюсь».

Захотелось прочесть свое. Но не стал. Зачем ворошить пепел?

Танцевали под Валькин патефон.

Натоптавшись в охоту, начали расходиться. Мишко накинул на Дору свое пальто. Она передернула плечами. Сказала, что не хочет домой, и заплакала. Недобрый хмель ударил ей в голову. Люда уступила ей свою пышную кровать. Мишко сел рядом, положил ладонь на горячий лоб Доры.

Ларка Луговая надела коротенькую кацавейку, уперлась кулаками в бока и расшумелась, как ветер в камышах:

— Ах, падлюки проклятые! Сейчас пойду к Максиму Пилипенко и скажу ему в очи: «Ты что измываешься над своею дитиною? Кто дал тебе право? Да я тебя за Дору в бублик скручу! Она мне родней родной сестры!»

— Ты не кричи попусту, а лучше принеси ей пальто! — попросил Мишко.

— Вот твереза голова! Сейчас принесу! — Ларка выметнулась из хаты.

Кровать, на которой лежала Дора, отделена от печи пестрой занавеской. Оттуда доносились шепот Вальки Торбины и хохоток Люды, хозяйки дома.

Батько и мать Люды уехали в соседнее село, к родне. Потому Люда и собрала вечеринку, потому и пела так радостно, притопывая ножкой по земляной доливке:

Ой, гоп, я сама,
Чоловіка нема,
Я нікого не боюся -
Я хозяйка сама!

Заманчиво в восемнадцать лет обрести полную свободу! Что хочу, то и делаю. Не боюсь ни бога, ни черта! Вот возьму и стану целоваться до утра с приглянувшимся хлопцем!

И она целовалась. Целовалась у припечка с Валькой Торбиной. Мишко все слышал. «А как же Иван? А как же Гафийка?! — стучало в его мозгу. — Неужели все так скоро забывается?»

Он вскочил с кровати, рванул занавеску. Слабые петельки слетели с гвоздиков, и она, мертвая, упала на лежанку.

— Мишец, рехнулся?

Мишко отвел рукой и Вальку и его вопрос. Он подошел к Люде.

— Верни карточку!

Люда заверещала:

— Что тебе надо, что ты ко мне привязался? Не нравится — вон бог, а вон порог!

Мишко повторил еще тише, еще спокойнее:

— Верни карточку!

— На, подавись!

Люда подошла к этажерке, начала копаться в книгах.

Заламывая их, выпуская каждый листик из-под большого пальца, она искала карточку. Листики поднимали ветер.

Карточка упала на земляной пол.

— На, подавись!

Мишко посмотрел на брата, спокойно лежащего под сосной. Иван всем своим видом говорил ему: «Что ты, чудак, паникуешь? Она не рабыня моя, она свободный человек. Любит Вальку — ее дело. У меня университет, потом научная работа. Хочет ждать — пусть ждет. Не может — пусть выходит за другого. А что же ей делать? В институт не попала. В колхоз идти не с руки. Запомни, брат: она вольна в своих поступках. И ты ей выбора не навязывай. Мне приятно, что ты оберегаешь мое достоинство, спасибо тебе. Но Люду не трогай...»

Пристыженный, Мишко сунул фото во внутренний карман пиджака.

3

Дно яра затянуло травяным покровом. Высокие бока желтеют глиняной осыпью. Цветущий терн окутал кромки, он нависает над яром белой пеной. В яру тихой жарко. Сюда не залетает ветер, поэтому охмелеть можно от дурманного запаха.

По ночам хлопцы приводят сюда девчат. И кажется им, нету краше места на земле. А днем, когда светит трезвое солнце, в этот яр Плахотин приводит строй своих стрелков. Стрелки «дают ножку» и «высокий взмах» руки. Но Плахотину все кажется мало. Он то и дело подбадривает:

— Тверже шаг! Головку, головку!..

Впереди идет Мишко. Он несет боевую трехлинейную. Замыкают строй Рася и Яшка Пополит. Яшка себя и Расю называет шкетами. Шкет — его любимое словцо. Они несут ящик с патронами. Плахотя говорит, что патроны ценнее золота, потому что золотом из винтовки не выстрелишь. Он отпускает по три штуки на человека. И хоть умри, больше не даст.

В яру Плахотя приказывает команде сесть на землю и начинает с теории.