Минин и Пожарский

– Ночь тиха, – сказал он. – Не кричат птицы ночные на берегу. Лягушки и те поутихли. Я старый человек, я знаю, панна, что мы окружены. Там, на берегу, в зарослях, стрельцы с длинными ружьями. Я должен быть счастлив, потому что мученический венец приближается и господь бог мой простит мне водку, которую я пил в Астрахани, и ссоры с этими монахами, которые не понимают, что нельзя быть ни холодным, ни жарким!

– Я царица российская, – ответила Марина.

– Дочь моя, хотя ты и не мне приносила свою исповедь, но ты дочь нашей церкви. Ты как Магдалина, которая заплатила любовью за переезд на богомолье. Ты платила своей любовью за наш путь через эту страну. Именем господа бога моего я принимаю эту вину на себя, а с меня ее снимет генерал нашего ордена и покроет ее ризой бесчисленной славы Иисуса, и грехи наши потонут, как тонут звезды в свете солнца. Солнце скоро встанет. Быть может, мы вместе с тобою гонялись за тенью.

– Трубецкой присягал мне, – сказала Марина. – Мне присягала вся Москва. Заруцкий спит рядом. Шах мне вернет мое царство. Я верю в бога и в мой женский гений.

– Царица моя, я постараюсь умереть завтра, потому что знаю московитские тюрьмы. Исполняя волю меня пославшего, я нес людям смерть и убивал их, как зима траву. Те люди, которые убьют нас, счастливые: они крепко знают, что стоят на собственной земле. Я не могу вас утешить, панна Марина. Если бы ваш сын был бы у вас, я покрыл бы его полою рясы и унес, и мы выходили бы его в наших коллегиях и начали бы спор с начала… Впрочем, я устал. Нет ли водки у вас, царица российская?

– Спросите у казаков.

– Они не дадут. Они вообще ненадежны. Слышите, как они молчат? Они знают, что уже пойманы. Боже мой, боже мой! За что ты оставил нас?.. Впрочем, я считаю мнение о несуществовании бога правдоподобным.

Наутро связали казаки Заруцкого и Марину и выдали стрельцам.

Иезуит защищался и был утоплен.

Трене Усу казаки дали убежать.

Пленных повезли в Астрахань, а в конце июля поодиночке отправили связанными вверх по Волге.

В Москве Заруцкого казнили. Марина не нужна была более ни королю Сигизмунду, ни сыну его Владиславу, ни августинцам, ни бернардинцам, ни иезуитам, ни даже седоусому Юрию Мнишеку, воеводе, Марининому отцу.

При размене пленных записали о Марине поляки не без удовольствия, что умерла панна в тюрьме с тоски по воле.

Впрочем, говорили и так, будто задушили ее между двумя матрацами.

А Николая де Мело объявили в Португалии мучеником и причислили к лику святых.

Эпилог

…а ему де, князь Дмитрию, не токмо меня, холопа твоего Бориска, и меньшого моего брата можно быть меньше многими месты.

Из челобитной боярина Бориса Михайловича Салтыкова. Лето 7122 (1613). ( Дворцовые разряды»)

Знамя ополчения Пожарского найдено в крестьянской избе.

Известия Нижегородской архивной комиссии. Сборник 11, Нижн. Новг. 1913.

Тридцать лет прошло с тех пор, как сам Сигизмунд вел войско на Москву и был разбит под Волоколамском крестьянскими отрядами.

Тридцать лет прошло с тех пор, как на царство был избран Михаил Федорович Романов, тушинского Филарета-митрополита сын. Отдали Михаилу голоса и те, кто хотел короновать воренка, Маринкиного сына. Грамоту об избрании подписали не сразу.

Во время венчания Дмитрий Трубецкой держал скипетр, Пожарский – державу.

…А боя того под Москвой забыть нельзя. Ночью проснешься, не открывая глаз, видишь – свет пурпуровый мерцает над полем, а звука нет. Не слышишь, как сердца не слышишь, пищального стука. А огонь мерцает в небе. А потом вспомнишь Козьму и откроешь глаза. Тишина, под тобою лисий мех, находишь окно в стене, и все прошло, и болят старые раны, и одно осталось – бесчестье.

Борька Салтыков Мишке Романову руку держал. А он Михаила Салтыкова сын, и отец его ушел в Литву и там остался, а брата его новгородцы на кол посадили. И он на том колу сдох.

Мишка Романов Салтыкову боярство дал…

Пошло потом Мишкино царство. Сидел он на престоле, принимал послов, по бокам стояли рынды в белом атласе., И рынды от той чести бегали и больными сказывались, все в споре, кто первый да кто второй. И государь велел их сыскивать и ожидал их многое время. Приводили людей к государю, а они здоровы, не больны. А потом, когда начались пожалования, пожаловал государь в бояре Бориса Михайловича Салтыкова и милость велел ту говорить боярину князю Пожарскому, А сказывал всегда меньший большому. И сказал тогда Дмитрий Михайлович, что он меньшим Салтыкову быть не может. И пошел разбор, и принесли книги, и считали, кому кто в версту, и приводили Дмитрия Михайловича, и били на него челом за бесчестье, и разгибали старые книги, в Кремле сохраненные, и оказалось, что считал себя Пожарский старше Лыковых на четыре места. А Салтыковы Лыковых старше на много мест.