Миндаль

— Тихо там! Сейчас примусь за дело, только не надо меня торопить!

— Чтобы трахнуть женщину, тебе особое приглашение требуется?

— Дайте мне передохнуть!

И тогда его отец проорал со двора, обезумев от бешенства:

— Ну ладно, либо ты пойдешь, либо я вместо тебя! Сайд вернулся в спальню, но так и не смог овладеть Нурой, своей женой. Его мать объявила, что сына сглазили. Она вошла в комнату новобрачных, разделась и приказала Сайду семь раз проползти у нее между ног. Надо думать, лекарство оказало действие, потому что Сайд тут же обрел мужественность, дефлорировал Нуру, пролил кровь и услышал ее крики.

Я вся дрожала. Я легла в постель и накрылась одеялами, нагая и всеми покинутая.

Когда я вновь открыла глаза, Хмед уже склонился надо мной. Это была наша третья встреча после помолвки и встречи на Аид Кебир,[34] когда он принес подарок-муссем.[35]

Не знаю, усталость или волнение были тому виной, но он показался мне старше, чем я его запомнила.

Он сел на краешек кровати, посмотрел на меня, погладил робкой рукою шею и грудь. Потом он пробормотал: «Вот это лакомый кусочек!»

Разувшись, Хмед расстелил коврик на полу и положил два земных поклона. И забрался ко мне в постель.

Я видела лишь его грудь и руки, покрытые седыми волосами. Он подложил мне подушку под поясницу и грубо прижался к плечам. Мокрая нижняя губа его дрожала. Под ягодицами у меня оказалась ночная рубашка, как и нашептывала перед свадьбой Неггафа…

Хмед бесцеремонно раздвинул мне ноги и стал слепо толкаться в мою щель.

Когда охальница Борния раскрывала свой рот, ее гнилых зубов пугались даже морковки, однако член, что шарил у меня между ног, был таким глупым… Он даже на морковку не тянул. Он делал мне больно, и я сжималась все больше при каждом движении. Гости барабанили в дверь, требуя рубашку с доказательством моей девственности. Я пыталась высвободиться, но Хмед подмял меня под себя и, взяв член в руку, попытался справиться.

Не получилось.

Пыхтя и потея, он уложил меня на овечью шкуру, вздернул ноги кверху, так что чуть не вывихнул их, и возобновил свои попытки. Губы мои были в крови, низ горел. Я вдруг задумалась, кто он такой, этот мужчина, который потеет надо мной, сминает мою прическу и своим зловонным дыханием заставляет потускнеть чудные узоры из хны?

Наконец, отпустив меня, он вскочил. Обернув полотенцем чресла, он открыл дверь и позвал мать. Та сразу просунула голову в дверь, за ней виднелась Найма.

— О! — воскликнула сестра.

Не знаю, что она увидела, но зрелище, наверное, было неприятное. Свекровь чуть ли не пену с губ роняла от ярости, поняв, что первая свадебная ночь грозит обернуться фиаско.

Применяя силу, она раздвинула мне бедра и воскликнула:

— Она целка! Ладно, ничего не сделаешь! Придется ее связать!

— Умоляю тебя, не делай этого! Подожди! Я думаю, она мтакфа.[36] Мать ее заперла, когда она была еще девочкой, и забыла снять защиту.

Они говорили о ритуале, древнем, как сам Имчук, — девственная плева девочек укреплялась волшебными заклинаниями, делавшими ее неуязвимой даже для будущего мужа, если только не будет проведен ритуал, снимающий чары. Я-то знала, что Хмед вызывал у моего тела отвращение. Поэтому-то оно и не впускало его.

Свекровь привязала мне руки к стойкам кровати шарфом, а Найма крепко прижала ноги. Окаменев, я поняла, что муж сейчас лишит меня девственности на глазах моей сестры.

Хмед разорвал меня надвое одним безжалостным ударом, и я потеряла сознание в первый и единственный раз в жизни…

Доказательство долго переходило из рук в руки. От свекрови к теткам, от них — к соседкам. Старухи полоскали рубашку и потом этой водой омывали глаза, твердо уверенные, что подобные действия предотвращают слепоту. Но рубашка, запачканная кровью, не доказывала ничего — только глупость мужчин и жестокость подчиненных им женщин.

Несомненным было одно: в течение пяти лет нашего отвратительного брака Хмеду предстояло заниматься любовью с мертвой.

* * *

Сколько раз губы Дрисса ласкали меня в ту ночь, когда я впервые сбежала от тети Сельмы? Двадцать, тридцать? Все, что я знаю, — это то, что я потеряла девственность. Настоящую. Ту, что в сердце. С тех пор моя душа — всего лишь перрон вокзала, на котором я стою, наблюдая, как падают мужчины.

Вначале я не хотела, чтобы Дрисс касался языком моего потайного места, пораженная бесстыдством любимого. Но в те доли секунды, когда его губы дотронулись до венерина холма, я почувствовала, как вселенная покачнулась, моря вышли из берегов, а планеты взорвались. Молния обожгла мои тело и голову, обратив в пепел все, что я знала до этого. Я не предполагала, что ласка вызовет столь сильные ощущения; не знала, что мужчина может дать мне это.

Раз Дрисс касался меня языком, я решила удалить там волосы. Увидеть свою наготу, прежде чем вновь увидеть Дрисса… Мне хотелось узнать, как на самом деле выглядит тот зверь, что так бесстыдно истекал слюной от желания, укрывшись под невинными кудряшками, готовый на все, чтобы вновь принять умелый ласковый рот в свои складки и вновь пережить испытанное тогда безумное наслаждение.