Миндаль

Забавно, что Дрисс в тот день помянул сатану в ответ на мой откровенный рассказ. Хотя я и знала, что он дразнит меня, легкая неуверенность все же подпортила настроение. Тогда я пережила момент чистого цвета. Если посланник моего детства и не был ангелом, уж демоном он точно не был. Уж если так — ни ангелом, ни демоном, а просто мужчиной. Моим мужчиной.

Плотина в моей голове прорвалась вот уже несколько месяцев назад, и гнев мой рос, как море во время прилива. Я злилась на Имчук, связавший мои половые органы со злом, запрещавший мне бегать, лазать по деревьям и сидеть, раздвинув колени. Я злилась на матерей, которые следят за дочерями, проверяют их походку, щупают низ живота и прислушиваются к журчанию мочи, чтобы убедиться: девственная плева невредима. Я злилась на мою мать, которая чуть ли не забетонировала мое влагалище, выдав замуж за Хмеда. Я злилась на жаб, на ворон, на собак — пожирателей падали. Я злилась на себя за то, что ушла из колледжа к мужу и ничего не сказала, когда Неггафа грубо удостоверилась в том, что я и вправду дурища, согласная на то, чтобы умереть раньше времени.

Вот так вот. Я убеждала себя, что я не какая-нибудь жалкая букашка. Что я хочу закрыть глаза, заснуть, умереть и воскреснуть с барабанным боем и пением труб, хочу сжать Дрисса в объятиях. После Благой вести, что постигла меня на берегу реки, я знала, чего хочу, — смотреть на солнце не моргая, и пускай я ослепну. Мое солнце было у меня между ног. Как я могла забыть об этом?

Миндаль Бадры

Вернувшись домой, я с головой накрылась одеялом, сдернула трусики и рассмотрела маленький гладкий и округлый треугольник, только что получивший почести от руки незнакомой, но, я не сомневалась, любящей. Я мечтательно повторила ее путь указательным пальцем. Зажмурив веки, с трепещущими ноздрями я поклялась, что когда-нибудь у меня будет самое прекрасное влагалище в мире и я заставлю мужчин повиноваться его закону, без устали и без жалости. Только я не знала, как может выглядеть такая вещь, когда достигнет зрелости. Вдруг я испугалась — а что, если у кого-то из имчукских женщин оно такое же прекрасное, вполне способное соперничать с моим, и это испепелило всю мою решимость. Я хотела убедиться, что из всех влагалищ в мире будут поклоняться только моему.

Я решила понаблюдать за женщинами, чтобы подстеречь появление их интимного сокровища. Мне нелегко было сделать это. Мать и сестра никогда не раздевались при мне. И, хотя мне случалось находить следы жженого сахара на полу или в раковине, я никогда не видела, как мама делает эпиляцию. В бане женщины оборачивают бедра широкой простыней или остаются в саруале, а когда хотят ополоснуться, прячутся за дверь и выходят уже в полотенцах, задрапированные и блестящие, как статуи. Женщины никогда не раздеваются донага перед девочками, потому что боятся навсегда лишить их невинности взгляда и испортить перспективы замужества.

Удовлетворить в некоторой степени мое любопытство мне позволило лето. Дворики и террасы заполонили крестьянки, помогающие зажиточным людям готовить на зимнее хранение кускус, перцы, помидоры, тмин и кориандр. К работящим и послушным труженицам присоединялись кочевницы с пронзительным взглядом и хрипловатым говором — гадалки на кофейной гуще и торговки амулетами. Нищенки довольствовались тем, что стучали в дверь и протягивали руку, уверенные в том, что получат кусок вяленой баранины или меру пшеницы.

Чаще всего я проводила послеобеденные часы у тетушки Сельмы и второй жены ее мужа Таос на западной стороне деревни. В хлебной печи весь день трещали языки пламени. На жаровне томились сладкий перец, початки кукурузы и тлел росный ладан. Изобилие успокаивало сердца и пробуждало желание делиться своим богатством без счета.

Дом состоял из двух этажей, по четыре комнаты на каждом. Сельма ходила из комнаты в комнату под ласковым, полным тайной сопричастности взглядом Таос. Ни для кого не было секретом, что Таос так же привязана к танжерке, как Слиман. Именно она впервые в жизни поехала в город, чтобы просить руки соперницы для своего мужа. «Ты с ума сошла! — воскликнули родственницы и соседки, — Она моложе тебя, она горожанка. Ты впустишь в дом гадюку, которая обязательно тебя укусит». «Я знаю, что мне нужно в доме», — только и ответила Таос. Вот так, против всякого обычая, отец Сельмы вел переговоры не с братьями и дядьями Слимана, а с его супругой, которая попросила девушку в жены, стоя за занавеской для соблюдения пристойности.