Мимоза

Пока я ел, мы болтали о том о сем. Она рассказала, что родом из Цинхая, что у нее есть старший брат, который работает на фабрике в провинциальном городе, там и женился на местной. С женою брата они не ужились, вот она и перебралась несколько лет назад в эти места. Впрочем, об этом она говорила с неохотой. Вспомнила свое детство. В их доме все девочки замечательно вышивали, даже подошвы носков покрывали разноцветной вышивкой. Сказала, что в получку купит мне пару носков и украсит их вышивкой. Я удивился: зачем же нужна вышивка на подошве, кто ее разглядит. Она посмотрела на меня молча, как бы силясь понять, в чем же я в самом деле нуждаюсь. Потом заговорила о своей матери. Та в молодости была известной в своем краю мастерицей петь народные песни (она употребила местное слово, обозначающее особый песенный жанр «цветочных» песен, и я понял, почему ее мать получила прозвание «Маков Цвет»), Потом она тихонько запела:

В огороде лук зеленый —
Его не срезай!
Пусть растет себе зеленый,
А ты не мешай!
Мой дружок — речное русло,
а вот речка — я.
И стараешься напрасно
Запрудить меня.
Буду-буду я струиться.
Весело звеня!

— Ну как? — спросила она. Ее глаза радостно сияли.

Я как раз покончил с едой и слушал ее, примостившись на глиняном стуле. Веселая песенка, уют и тепло этой глинобитной хижины, тихое посапывание спящей Эршэ, сумеречный свет масляной лампы, ощущение сытости — все это вместе подействовало на меня так, что я чувствовал себя не то спящим, не то вконец захмелевшим. Реальный мир терял четкость, погружался в призрачную туманную дымку, а то вдруг вспыхивал радужным семицветьем. Мое сердце снова поглощало впечатления, как морская губка, впитывающая свежую, утреннюю росу.

Она пела песню, рожденную в междуречье Хуанхэ и Хуаншуй, в дальней провинции Цинхай. Музыкальный строй был необычен: мелодия причудливая и прихотливая, то взвивалась ввысь, то снижалась. Хотя голос и звучал с бесконечной нежностью, в нем отчетливо воплощала себя незнакомая слуху торжественная манера пения, являлся во всей полноте живой и веселый характер тамошних жителей с их неуемной жаждой любви. Никогда еще ни одна песня так не пронзала мне душу, я чувствовал себя, как после инъекции возбуждающего снадобья,— дух мой взвеселился.

— А ты ведь тоже певец — спой что-нибудь! — с улыбкой попросила она. Так дети говорят друг другу: «Теперь твоя очередь!»

Я объяснил, что вовсе я не «певец», а «поэт», но, конечно же, не стал вдаваться в тонкие научные различия двух значений слова «песня», тем более я сам начал подозревать, что не вполне понимаю термин «песня» в его поэтическом значении — то есть попросту говоря, уже не знаю, что такое «поэзия». Приобретая знания человек теряет душевную чистоту и простосердечие, его мысли так усложняются, что их невозможно выразить словами. Ко мне пришло понимание того, что поэту недостаточно просто жить рядом с рабочим людом, он обязан делить их судьбу, проникаться их чувствами. В конце концов, я пробормотал, что некоторые песни иначе называются «стихи»; то, что я сочиняю, она, может быть, и сумеет спеть, но я сам могу только прочитать...

— Ну тогда прочти, — попросила она, — а я послушаю.— На лице ее появилось выражение непритворного внимания.

Я откашлялся. Ничего подходящего не приходило в голову. Что же ей прочитать? Выходит, я кропал только самые что ни на есть расхожие стишки, вроде бы сочиненные для народа... Но, прочитай я их ей, она, пожалуй, не поняла бы ни слова. К тому же я и читать толком не умею. Не умеющий прочесть собственные стихи — едва ли истинный поэт. Я со стыдом осознал, сколь легковесно было все мое поэтическое прошлое. Наконец я выбрал самое известное и доступное стихотворение Ли Бо[8]:

Лунным сияньем
пол озарен предо мной.
Чудится, будто
иней блестит ледяной.
Взор поднимаю —
с ясной встречаюсь луной.
Взор опускаю —
дом вспоминаю родной.

Она сидела на лежанке, и сначала мне показалось, что стихи ее тронули. Но она вдруг захихикала, потом разразилась хохотом и повалилась на лежанку, не в силах совладать с собой.

— Ой, я помру от смеха, прямо помру!.. «Иней блестит ледяной» — это надо же! «Иней»!

Она опять уселась и принялась изображать, как я, растягивая рот, произношу слово «иней».

— Нет, это не то, — сказала она, — прочитай какое-нибудь другое.