Милый Каин

— Подарки его, в общем-то, никогда особо не интересовали и не радовали, — покачала головой Кораль. — Из игрушек ему вообще мало что нравилось. Честно говоря, не знаю, что и придумать. — Она некоторое время помолчала, а потом добавила: — Да, вот, вспомнила! Как-то раз сын сказал, что ему нравятся домашние животные. Мол, он с удовольствием завел бы себе кое-кого.

— Неужели другую собаку?

— Ну да, как же! Террариум со змеями — вот что его интересует.

Хулио не смог сдержать улыбку, затем поинтересовался у Кораль, какой подарок получил Николас на прошлый день рождения.

Та покопалась в памяти и сказала:

— «Персидскую магию».

— Что?

— Так представление называлось — «Персидская магия». Мы с Нико пошли на него вдвоем. Дело было в тот самый вечер, когда ему исполнялось двенадцать лет. Выступал какой-то иранский фокусник. По крайней мере, так было написано на афише. Вполне вероятно, что на самом деле он был из Алжира, но это, в общем-то, не важно. Этот человек превосходно знал свое дело. Публика была просто в восторге. Одет фокусник был примерно так, как мы представляем себе героев «Тысячи и одной ночи» — в тюрбане и ярком халате. На ногах — мягкие туфли с загнутыми носками. Музыкальное сопровождение, как ты, наверное, уже догадался, было из «Шехеразады». Помогали ему три-четыре ассистентки-мулатки с голыми животами. Они то пританцовывали по краям сцены, то приносили фокуснику реквизит — всякие вращающиеся столы и корзины с кобрами. Все это, естественно, в нужный момент куда-то исчезало. Мы с Нико сидели за отдельным столиком прямо у сцены. Я была просто в восторге, оказавшись рядом с сыном в такой волшебной обстановке. Но я и предположить не могла, что Нико, оказывается, уже знал все эти фокусы. Я словно сидела в кино с каким-нибудь занудой, который уже видел фильм и пересказывал его мне на ухо сцену за сценой. На выходе мы с ним к тому же еще и поругались. Он начал просто издеваться надо мной за то, что я такая невежественная, верю во всякие чудеса, а не в ловкость рук и не в возможности реквизиторов. В общем, мне не удалось убедить его в том, что иногда бывает приятно обманываться.

— Для человека, который знает, как устроены все фокусы и трюки, мир действительно скучен и неинтересен, — согласился с ней Хулио.

— Я уже тогда очень за него беспокоилась. Вел он себя, впрочем, в то время вполне прилично. Я скорее волновалась из-за его апатии ко всему окружающему. Его просто ничто не интересовало.

— Как-то уж слишком рано Нико покинул страну детских грез и мечтаний.

Кораль только развела руками и задумалась. Она чувствовала, что Хулио завел этот разговор не случайно. Он явно что-то знал и хотел ей сказать.

— В раннем детстве, когда сын был совсем маленьким, воображение у него было развито отлично, — заметила Кораль. — Нико все время что-то складывал и мастерил, используя в качестве конструктора самые разные игрушки и их детали. С чем он только не экспериментировал!

«А сегодня проводит эксперименты над людьми», — подумал Хулио.

— Теперь он от всего этого устал, — продолжала Кораль. — Ему стало скучно, его ничто не радует и не интересует. В любой шляпе фокусника есть двойное дно. Сын знает это наверняка и не верит ни в какие чудеса и фокусы. Мы воспитывали его, даже не замечая, что он почти всегда хоть немного опережал нас в этом отношении.

— Порочность и отклоняющееся поведение вполне могут оказаться порождением скуки, — заметил Омедас.

Кораль с удивлением посмотрела на него. Хулио стоял за креслом, тем самым, обитым бордовой кожей, с резными подлокотниками, в котором, как заявил Нико, разрешалось сидеть только главе семьи. Он оперся локтями на спинку и покачивался с носка на пятку, словно проверяя, насколько устойчиво стояли на полу его туфли.

— Предположи, что для него все это просто игра, приключение, цель которого состоит в том, чтобы разрушать барьеры и ограничения, окружающие его, и наблюдать за тем, что произойдет потом. Это ведь величайшее из удовольствий — ощущать себя автором некоей пьесы или же изобретателем какой-то диковинной машины, которую ты сам включаешь и наблюдаешь за тем, как реагируют на ее появление ничего не подозревающие люди.

Хулио внимательно наблюдал за ее реакцией. Кораль нервно теребила браслет наручных часов и вдруг отрицательно покачала головой.

«Вполне вероятно, что она пока просто не готова к такому удару».

Омедас попытался объединить на словах две вещи, на первый взгляд абсолютно не имеющие ничего общего: жестокость и шахматы. С его точки зрения, именно в этом проявлялись артистические способности Николаса. Сознание мальчика было подобно кровожадной ненасытной пиранье. Ему все время не хватало соперников, трудностей и опасностей. Шахматы же представляли собой целый океан, в котором этой ненасытной рыбе было чем поживиться. В этом мире, расчерченном на шестьдесят четыре клетки, он мог бороться, преодолевать трудности, сражаться и побеждать.