Милый Эдвард

Когда Эдвард наконец добрался до подвала, было уже три часа ночи. Он машинально почистил зубы, выключил свет, забрался под одеяло. Он закрыл глаза – скорее по привычке, нежели от желания спать. Надежда на сон покинула его несколькими днями ранее. Но, как только его глаза закрылись, что-то изменилось. Темнота внутри него заиграла новыми оттенками, теперь в ней было богатство. Она стала гладкой, как бархат. Эдвард едва удерживался: он скользил ко сну, как ребенок, летящий на санках. Он не испытывал этого чувства с тех пор, как погибла его семья, – взрыв облегчения. Письма. Должно быть, это письма – больше в его жизни ничего не изменилось. Это не имеет смысла, но он слишком устал, чтобы беспокоиться. Слишком обрадовался, чтобы волноваться. Он спал и чувствовал, как исчезает под радостное гудение клеток собственного тела.

На следующий день Эдвард бродил из класса в класс, не обращая ни на кого внимания. Несколько раз Шай приходилось брать его за локоть и менять направление движения. Он позволял ей вести себя, но думал: Какая разница, буду я заниматься английским или обществознанием?

Той ночью они выждали только пятнадцать минут после того, как погасли огни в их домах.

Когда они наконец пересекли задний двор и оказались в гараже, Эдвард открыл сумку.

– Думаю, у нас должны быть правила, – заметила Шай.

– Правила?

– Может быть, нам стоит читать по десять писем за ночь, или читать час, или что-то в этом роде. Они очень… напряженные. И я думаю, что мы должны забирать прочитанные письма. Сумки останутся здесь, это очевидно, но я могу набить их чем-нибудь, чтобы они выглядели полными. Я хочу скопировать письма, и тогда мы сможем ответить на них, если решим сделать это.

– Думаешь, Джон не заметит?

– Он никогда не открывал конверты. Я предполагаю, что он собирался оставить их в мешках навсегда. Или, может быть, отдать их тебе, когда ты станешь старше?

Эдвард ее не слушал. Он запустил руку в мешок и, сжав пальцами один из конвертов, вызволил его.

Милый Эдвард.

Солнце сегодня взошло в 4:55, и я не видел Линду целую неделю. Уже больше года нигде в мире не было обнаружено ни одного детеныша голубого кита. Возможно, мы с коллегой следим за последними живыми китами, и эта мысль отрезвляет меня. Возможно, именно из-за этого я и не сошел с корабля после нашего очередного плавания. Мне нужно было сделать перерыв – есть гамбургеры и смотреть фильмы – и передать свои записи другому ученому. Но я не захотел этого делать. И если честно, я боюсь, что если я не буду смотреть на китов, то они могут исчезнуть навсегда. Знаю, это глупо. Однако с тех пор, как погибла моя Линда, я позволил своей жизни на суше угаснуть, так что единственное место, где я могу быть полезен, – это океан.

В любом случае, Эдвард, я надеюсь, что ты здоров. Я ценю, что мне есть кому писать письма.

С наилучшими пожеланиями,

Гэри

– О, это здорово, – сказала Шай, явно испытывая облегчение. – Привет, Гэри.

– Привет, Гэри, – повторил Эдвард.

В следующем письме Эдварда просили поехать в Алабаму, чтобы обнять прикованную к постели мать одного из погибших. Он задумался над тем, каково это – склониться над постелью хрупкой умирающей незнакомки и обнять ее. Закончив чтение, он протянул письмо Шай. Она принесла с собой блокнот и собралась делать заметки, чтобы потом внести все данные в электронную таблицу.

Другие два письма предлагали Эдварду выбрать профессии, которыми занимались покойные: стать медбратом, стать скрипачом. Одна женщина просила его каждый день перед сном молиться за ее мужа: она приложила к письму рукописные псалмы, которые, как полагал Эдвард, он и должен читать.

– Ты не сможешь сделать столько вещей сразу, – сказала Шай.

– А может, смогу?

В процессе чтения каждого письма Эдвард думал: я должен это сделать. Должен играть на скрипке. Должен больше улыбаться. Должен научиться ловить рыбу. И в конце каждого письма он чувствовал, что уже потерпел неудачу.