Миллион в сигаретной пачке

– Сомневаюсь. Установлено, что Чугаев выпускает этих кофточек, учитывая производственные мощности предприятия, совсем мало. Для того, чтобы были дефицитными и чтобы сразу же раскупали. Для них фактор времени – важнее всего. Моментальная комбинация с документами в трех-четырех магазинах, где надежные люди. Две точки мы прикрыли, оставили еще две – бьюсь об заклад, что мы сегодня этого Сидоренко вытащим за ушко да на солнышко. За час до закрытия магазина у них инкассация, тут ему и конец.

…Хаблак с Коренчуком прошли в магазин за инкассатором. Тот был предупрежден – незаметно кивнул и вошел в директорский кабинет. Выдержав небольшую паузу, Коренчук последовал за ним. Хаблак остановился возле кассы. Предъявив кассирше удостоверение, приказал запереть кассу и идти в подсобку.

Дальше все происходило очень просто. Быстро подсчитали сданные магазином деньги, сняли кассовые остатки и обнаружили в сейфе Сидоренко лишних четыре миллиона рублей. Директор не успел уничтожить накладные на кофточки – у него в столе лежали документы на несуществующие детские свитеры и костюмчики и на реализованные женские кофточки.

Все было настолько элементарно, что на первом же допросе в тот же вечер оба директора (а в магазине на Оболони все повторилось с фотографической точностью) полностью признали свою вину и назвали соучастников: начальника цеха Чугаева, бухгалтера фабрики, выписывавшего фальшивые накладные, и экспедитора, с помощью которого эти накладные вместе с товарами доставляли в магазины. Вечером и ночью нескольким оперативным группам пришлось хорошенько потрудиться, обыскивая квартиры этой пятерки, после чего всю компанию доставили в камеру предварительного заключения. На рассвете Хаблак с Коренчуком, производившие обыск на квартире и на даче Чугаева, встретились с Каштановым. Полковник координировал действия всех групп, не спал тоже ни минуты и, когда капитан с лейтенантом вошли в его кабинет, как раз наливал в стакан крепкий чай. Добавив немного кипятку, предложил:

– Угощайтесь. По-моему, только этого вам и не хватает.

Коренчук, не говоря ни слова, принялся наливать себе чаю, а Хаблак спросил:

– А не найдется ли у вас кофе?

– Может быть, еще и с пирожными? – прищурился Каштанов.

– Нет, – твердо ответил Хаблак. – Пирожных не надо. Но от печенья я бы не отказался.

Каштанов вытащил из ящика письменного стола большой кулек с печеньем, и не магазинным, а домашним. Измерил Хаблака взглядом с ног до головы и достал коробку растворимого кофе. Хотел что-то сказать, но зазуммерил селектор.

– Товарищ полковник, – прозвучал в кабинете хрипловатый голос дежурного по управлению, – к вам просится из камеры предварительного заключения задержанный Сидоренко. У него какое-то срочное сообщение.

– Прикажите доставить, – согласился Каштанов. Он медленно размешал сахар в стакане, со смаком отхлебнул и похвалил: – Смешаны три сорта: индийский, цейлонский и грузинский. Лучший в мире чай.

И все же Хаблак насыпал себе целых три ложечки кофе, растер его с сахаром, после этого залил кипятком и сказал:

– Не могу утверждать, что лучшее в мире кофе. Лучшее пил в Грузии. По-турецки.

Коренчук не терял даром времени: допил, обжигаясь, стакан и налил еще один. Несколько утолив жажду, спросил:

– Что нашли у тех?

– Много, – ответил полковник неопределенно. – Но меньше, чем у Хмыза.

Коренчук подул на чай и равнодушно, будто речь шла о карманном воришке, заметил:

– Хищение в особо крупных размерах. Статья…

– Знаем, – не очень вежливо перебил его Хаблак. – Ты лучше скажи вот что: почему этот Сидоренко попросился сюда?

– Элементарно. Догадывается, чем все это пахнет, и попытается хоть как-то спасти свою шкуру. Теперь они начнут рвать друг другу глотки.

Сидоренко – маленький невзрачный человечек с грушеобразной головой. У него было вялое, нездорового цвета лицо, лоб разрезали глубокие поперечные морщины, все лицо было удлиненное, нос нависал над верхней губой, щеки впали, а маленькие уши были словно приклеены к черепу. К тому же нос у Сидоренко был красный, не алкоголический – с синими прожилками, а будто хозяин его страдал неизлечимым насморком – мягкий и мокрый.

Сидоренко шмыгнул носом, вынул из кармана не очень свежий платок и заговорил удивительным для такого немощного тела твердым и громким голосом:

– Прошу запротоколировать мое заявление, отметив, что делаю его сам, по собственной инициативе, не зная даже, в чем меня обвиняют. То есть добровольное признание…

– После того, как были пойманы с поличным в магазине, и мы нашли у вас столько денег? – не сдержался Хаблак.

– Семь миллионов двести тысяч, – кивнул Сидоренко. – Но деньги в основном не мои. Половина – чугаевские.

– Считаете три миллиона шестьсот тысяч пустяком?

– Это как для кого… – Сидоренко, презрительно поморщившись, объяснил: – Я пришел, чтобы дать показания. Честные и откровенные. О том, как был вовлечен в преступную шайку, как сбывал левый товар, произведенный матерым преступником Чугаевым…

– А себя вы преступником не считаете? – как-то добродушно спросил Каштанов.