Миллион в кармане

– Хорошо, – ответила Лада, отправляя окурок за окно. Затем достала из сумочки платочек, вытерла выпачканные в пепле пальцы и вдруг точным движением влепила мне пощечину.

Несколько секунд у меня в ухе звенело так, словно какой-то джазмен исполнил передо мной соло на саксофоне. Я подумал о том, что за такие приколы подруге следовало бы надавать ремнем по заднице, но вместо того, чтобы наказать ее, вышел из машины в прохладную и темную ночь, сел на осыпанную сухими сосновыми иголками обочину и подставил темечко звездному свету.

«Странный я человек, – думал я. – Все нормальные люди стараются жить так, чтобы им было хорошо, а я же делаю так, чтобы мне было плохо. Как это называется? Мазохизм? Или глупость?»

Я услышал, как за спиной открылась дверца автомобиля. Лада выбралась наружу, тотчас споткнулась и пробормотала что-то про темноту и задницу негра. Зашуршал гравий. Девушка отошла в сторону, через минуту вернулась, встала за моей спиной.

– Эй ты, мужичок! – позвала меня Лада, и я почувствовал ее руки на своих плечах. – Не умирай! У меня есть преимущество перед ней. В отличие от Анюты, я не знаю о тебе ничего плохого. А это, между прочим, очень выгодно для тебя. Поехали! Ночь пролетит – не заметишь.

– А тебе не противно? – спросил я.

– С тобой нет.

– А вообще?

– Слушай, – вздохнув, ответила Лада. – Сделай одолжение, заткнись!

Я заткнулся, и мы поехали.

Глава 26

На центральной прибрежной улице, от которой во все стороны лучами расходились парковые аллеи, огражденные с обеих сторон плотной вязкой из магнолий и пальм, творилось что-то невообразимое. Шквальный ветер, взбесившийся на морских просторах, устроил настоящую вакханалию. На пляже стонали хлипкие черепичные и жестяные крыши соляриев, ходили ходуном переодевалки, неслись над песком обрывки газет, полиэтиленовые пакеты, и хромали, словно карлики-инвалиды, корявые ветки-плавуны. Грохот волн легко забивал музыкальный писк, который пробивался из самых смелых и долгоиграющих кафе; световые гирлянды раскачивались с такой силой, словно это со скакалкой развлекались гиганты; блестящие, мокрые, как швабры, кроны деревьев, словно подражая морю, раскачивались из стороны в сторону, сталкивались, сплетаясь ветками, выбрасывая в воздух фонтаны брызг. Недавние толпы на набережной резко поредели, и теперь по мокрому блестящему, словно зеркало, асфальту короткими перебежками продвигались промокшие одиночки, накрыв головы газетами или пакетами, и с разных сторон, сближаясь и разбрызгивая желтый свет, медленно катились две дежурные милицейские машины.

Моя гостиница вместе с площадкой и хозяйственными пристройками была погружена во мрак, лишь глянцевые от влаги листья виноградника, зеленым ковром закрывающие стену, да черепичная крыша, словно покрытая лаком, отражали огни набережной.

– А ты живешь здесь же, в гостинице? – спросила Лада.

Едва я остановил машину на площадке у калитки, как ветка магнолии, распушив свои жесткие, словно пластиковые, листья, упала сверху на лобовое стекло. Мгновением позже по капоту грохнула мятая жестяная банка из-под пива. Я пожалел машину – в такую погоду оставлять ее под открытым небом было слишком жестоко, и задним ходом отогнал к входу в военный санаторий, где была крытая платная стоянка.

У Лады был совершенно несчастный вид, когда она вышла из теплого и сухого салона «Опеля» под проливной дождь. Я схватил ее за руку и побежал напрямик по лужам и газонам. Господь, свирепея от нашей наглости, сверкал молниями и громыхал громом. Лада часто спотыкалась, останавливалась, пока не догадалась снять свои туфли на высоком каблуке. Промокшее насквозь платье крепко налипло к ее телу и облепило бедра, и девушка смешно семенила, рукой оттягивая подол платья, демонстрируя свои тонкие, символические, сшитые из нескольких веревочек, белые трусики.

Я ударил кулаком в железную дверь, но она оказалась заперта. Я принялся молотить по калитке ногой. Лада, глядя на меня, как на коварного обманщика, мелко дрожала и сдувала с кончика носа капельки дождя.

– Может быть, ты хочешь уйти? – спросил я, с отвращением осознавая, какой же я все-таки бегемот и тупица, раз позволяю себе так издеваться над несчастной, причем выдавая это за благородство.

Лада, обхватив себя руками, кивнула.

– К-к-конечно! – ответила она. – Только знаешь что? Лучше отвези меня куда-нибудь в г-горы или в дремучий лес и там отпусти… Эй, черт вас подери!! – крикнула она и принялась колотить туфлями по двери. – Открывайте немедленно, не то я за себя не отвечаю!! Ах, каблук поломался…

Я уже был готов поднять с земли увесистую дубину и ею крушить калитку, как услышал мелодичный звон колокольчика на двери в кафе и покашливание отца Агапа.

– Это вы, Кирилл Андреевич? – спросил он и клацнул засовом. – Страшная погода, страшная! – сказал он, пропуская меня и Ладу во двор. – И опять нет света. Сидим при свечах.

Ураган хорошо порезвился во дворе. Поваленные зонты сбились в кучу, из рваных дыр вылезли металлические прутья растяжек; пластиковые столы и стулья валялись где попало кверху ножками.