Millennium

Валька шел один. После болота с ним никто не разговаривал, будто он сам был виноват, что так все получилось. Он-то хотел предупредить. Но вышло как всегда – всякий раз, когда он пытался кому-то помочь, начинались путаница и паника. А ведь он был готов спасти всех. Если бы его послушались…

– Если бы послушались, – бормотал себе под нос Валька, с опаской косясь по сторонам.

И хорошо, что на него в этот момент никто не смотрел, потому что глаза Постникова вдруг сделались чумные. Он принялся резко вытягивать руку вперед, надеялся поймать невидимого собеседника за плечо и заставить слушать.

– Как будто так сложно было поверить. Она же есть. Я сам видел. Я разговаривал. Красивая девчонка, а несла какую-то чушь про нелюбовь. Мы с ней еще встретимся и выясним, где и кого она не любит. Нормальный вроде человек, а такую глупость говорит. Ну, ничего, вечером я ее увижу, и все объясню. Я всем всё докажу! А девчонка красивая. Мне понравилась. И нет у нее никого, это я заметил.

Так он бормотал, и это занятие заметно сокращало путь. Когда Пося оторвался от изучения своих перемазанных грязью кед и поднял глаза, то увидел церковь, строительные вагончики, забор. В реденьком леске что-то темнело.

Отряд оживился, ссутуленные спины выпрямились, глаза прояснились.

– Вот и пришли! – облегченно развел руками шедший впереди физрук.

Он уже двадцать пять раз проклял и этот поход, и этот сумасшедший первый отряд, способный из ничего устроить трагедию. Это же надо было ухитриться – утонуть на ровном месте. Нет, в следующий раз он, если с кем и пойдет, то с малышами. Они, конечно, капризные, постоянно на что-то жалуются, но хоть не отмахиваются футболками от шаровых молний.

– Я бы еще столько же прошел, – довольно потянулся Матвей, которому нравилось все и всегда.

Алена остановилась. У нее не выходило из головы предупреждение Канашевич: «Были вам огонь, вода… Будут медные трубы…» Она все никак не могла понять, откуда должны свалиться «медные трубы», если хвалить их не за что: подвигов не было, чудес не творили, старушек через дорогу не переводили. Единственное дело, которое она успела за сегодня совершить – потерять Кабанова. Что-то ей подсказывало, что искать они его теперь будут долго.

Тревога, до этого сидевшая тугой спиралью в душе, стала разворачиваться. Они шли к месту гибели одного из самых знаменитых в мире людей. К месту гибели… Первый космонавт… Лучший пилот… Его любили все… Одна гагаринская улыбка чего стоила!

– Подождите! – Пружина в груди развернулась, ужик догадки вцепился в сердце. – Давайте, не пойдем туда!

– Как это не пойдем? – по-детски обиделся Матвей.

– Привал! – крикнула Алена.

Идущие впереди не слышали. Кто-то предложил наперегонки добраться до леска. Голова колонны сорвалась в резвую рысь.

– Стойте!

В ногах слабость, в груди огонь, в голове мысль: «Пропало! Все пропало!»

Нельзя туда идти, надо возвращаться.

– Стоять!

– Что с тобой, дурочка? – перехватил ее Матвей.

Сердце колотилось так сильно, что гул стоял в ушах. В глаза как будто посадили по маленькому сердцу. «Ту-дух, ту-дух, ту-дух», – отбивали они чечетку тревоги.

– Мы столько шли! Зачем останавливаться?

– Ты не понимаешь, – рвалась из его рук Алена. – Канашевич… там!

Она вдруг увидела ее. Девчонка с длинными распущенными волосами, с кривой ухмылкой на бледном лице. Серая футболка, серая юбка, белые теннисные туфли на ногах. Она кивнула Алене и пошла за отрядом. Памятник был хорошо виден – высокая стела, похожая на тело самолета, бетонные плиты.

Матвей держал осторожно, но крепко. Алена больше не дергалась. Прижалась лбом к его плечу. Пока Матвей говорил, становилось спокойнее, все тревоги рассыпались, как сон.

– Ну что ты, как будто и правда белены объелась, – тихо, как с маленькой, говорил напарник. – Весь поход от тебя только и слышно: «Канашевич, Канашевич, Канашевич…» Как она может что-то…

Крик взметнулся в небо, отразился от деревьев и пошел веселым эхом гулять по плечам, лицам, головам. Первый крик догнал визг, истошный, переходящий на ультразвук. Среди туч что-то громыхнуло так, что дрогнула земля.

Ужик в душе Алены собрался в спиральку и замер. Больше бояться нечего. Все страшное уже произошло.

Канашевич, серая дева, стояла за березками, ближе к памятнику. За ней – залитая бетоном площадка, справа модель самолета «МиГ», белая церквушка. «На этом месте 27 марта 1968 года…»

Но трагедия происходила не возле памятника. Перед березками был небольшой ров, через него мостик и всего в паре метров от того, что все с таким вожделением называли целью бесконечно длинного путешествия, дрались Кривонос и Постников. Дрались остервенело. Валька что-то вскрикивал, Юрка боролся молча, яростно сомкнув губы.

– Что случилось? – налетела на застывшую толпу Алена.

– Юрик первый начал! – взвизгнула Томочка. – Он, он!

– Замолчи! – коротко приказала Ирка.

– Что? – возмутилась Томочка. – Все видели!