Миллениум. Тетралогия. (ЛП)

Оказалось, что рука и расстегнутая на груди рубашка принадлежат здоровому мужчине с выступающим круглым животом. Он стоял, согнувшись, как складной нож, и колотил маленькую фигурку на полу – человека, не привлекавшего внимание по той простой причине, что он являлся наблюдателем и тем, кто принимал удары. Картина была отвратительной, в этом сомневаться не приходилось.

Однако она вроде бы не имела никакого отношения к убийству, хотя тоже выдавала преступника. В самой середине и эпицентре проступало яростное потное лицо, в котором была точно схвачена каждая озлобленная, ожесточенная морщинка. Лисбет узнала лицо, хотя не слишком много смотрела телевизор или ходила в кино. Тем не менее она поняла, что лицо принадлежало артисту Лассе Вестману, отчиму Августа, и поэтому, склонившись к мальчику, со священным гневом, заставляющим ее трепетать, произнесла:

– Он больше никогда не сможет так с тобой поступить, никогда!

Глава 21

23 ноября

Когда к Эду-Кастету приблизилась долговязая фигура коммандера Джонни Ингрэма, Алона Касалес поняла, что проблемы у них действительно серьезные. Уже по его неуверенным телодвижениям было видно, что он пришел с плохими новостями, хотя обычно его мало что трогало.

Джонни часто вонзал людям нож в спину со злорадным видом. Но с Эдом дело обстояло иначе. Его боялись даже высокие начальники. Если кто-нибудь пытался начинать с ним разборки, Эд устраивал дикий скандал, а Ингрэм сцен не любил и еще больше не любил иметь жалкий вид. Но если он собрался ссориться с Эдом, то именно это его и ожидало.

Ему предстояло выглядеть так, будто из него выпустили воздух. Если Эд был тучным и взрывным, то Джонни Ингрэм – изящным мальчиком из высшего света, с тонкими ногами и некоторой наигранностью в жестах. Он обладал большой властью и не испытывал недостатка влияния в каком-либо из важных кругов, будь то Вашингтон или экономические небеса. В руководстве он занимал следующую позицию после шефа АНБ Чарльза О’Коннора, и хотя часто улыбался и ловко раздавал комплименты, его улыбка никогда не достигала глаз. Его боялись, как мало кого.

Он держал людей на крючке и отвечал, в частности, за «надзор за стратегическими технологиями», или, выражаясь более цинично, за промышленный шпионаж – ту часть АНБ, которая в ситуации глобальной конкуренции помогает американской промышленности в области ультрасовременных технологий.

Но сейчас он стоял перед Эдом в своем шикарном костюме; все его тело, казалось, обвисло, и хотя Алона сидела метрах в тридцати оттуда, она точно знала, что произойдет: Эд взорвется. Его бледное, осунувшееся от работы лицо приобрело красноватый оттенок. Внезапно встав, с перекошенной спиной и большим животом, он громко завопил яростным голосом:

– Чертов слизняк!

Никто, кроме Эда, не назвал бы Джонни Ингрэма «чертовым слизняком», и Алона почувствовала, что любит его за это.

Август начал новый рисунок.

Он провел по бумаге несколько быстрых черточек. Провел с такой силой, что черный мелок раскрошился. В точности как в первый раз, рисовал он быстро – одну деталь здесь, другую там, разрозненные кусочки, которые приближались друг к другу и образовывали целое. На листе опять возникла та же комната. Но пазл на полу был теперь другой, легче различимый. Он представлял собой мчащуюся вперед красную спортивную машину и кричащую толпу зрителей на трибуне; и над ним стоял не один мужчина, а два. Одним опять был Лассе Вестман, одетый в футболку и шорты, с налитыми кровью, чуть косящими глазами. Он казался нетвердо стоящим на ногах и пьяным, но от этого не менее разъяренным. Изо рта у него текли слюни. Тем не менее он был не самым страшным персонажем на рисунке. Самым страшным выглядел второй мужчина. Его воспаленные глаза излучали откровенный садизм. Небритый и тоже пьяный, с тонкими, едва различимыми губами, он, похоже, пинал Августа, хотя мальчика, как и в первый раз, на рисунке видно не было, но его присутствие остро ощущалось именно благодаря отсутствию.

– А кто второй? – спросила Лисбет.

Август не ответил. Но его плечи затряслись, а ноги переплелись под столом узлом.

– Кто второй? – повторила она немного строже, и тогда Август написал прямо на рисунке детским, чуть неровным почерком:

РОГЕР

Рогер – это ничего не сказало Лисбет.

В Форт-Миде, несколькими часами позже, когда его парни-хакеры, убрав за собой, расползлись по домам, Эд подошел к Алоне. Но странное дело: он больше вовсе не выглядел злым или оскорбленным. Скорее, чуть самодовольно сиял, и, казалось, даже спина его не особенно мучила. В руке Эд держал блокнот. Одна лямка его подтяжек свисала с плеча.

– Старик, – сказала Алона, – мне очень любопытно. Что произошло?

– Мне дали отпуск, – ответил он. – Уезжаю в Стокгольм.

– Тоже мне, выбрал… Там разве не холодно в такое время года?

– Похоже, холоднее, чем обычно.

– Но на самом деле ты едешь туда не в отпуск?

– Между нами говоря, нет.

– Теперь мне еще более любопытно.