Миллениум

— Потом вы соединитесь с энергетическим двойником вашего брата-близнеца, в каком бы времени и пространстве он не находился, и разделите с ним его судьбу. Все произойдет в течение одного часа, а потом я вас разбужу. Вы будете знать, где он и что с ним. Если он жив, вы протяните ему руку братской помощи. Если его уже нет, что ж, C'est la vie, — одновременно обнадежил и напугал его Дон Аурелио.

— Курандера, то есть помощник вам не нужен? — встрял в их разговор Ницше.

— Ну конечно. Pourquoi pas? Будете во время сеанса читать стихи, поднимающие дорожное настроение. Желательно, чтобы в них упоминались море, ветер, волны и корабли, — охотно принял предложение Дон Аурелио.

Ницше ненадолго задумался, потом хлопнул себя по лбу и спросил:

— "Бессонница, Гомер, тугие паруса". И так далее. Подойдет? — и, не дожидаясь ответа, с небольшими запинками прочитал известное стихотворение Осипа Мандельштама:

"Бессонница, Гомер, тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи —

На головах царей божественная пена —

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер — все движимо любовью.

Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью".

— Отлично! То, что надо! И не будем терять времени. Сейчас 16.30. К ужину, надеюсь, управимся, — весело сказал Дон Аурелио, и Павлову ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Дон Аурелио предложил Павлову прилечь на койку, вытянуть руки по швам, закрыть глаза, расслабиться и несколько раз сделать глубокий вдох и выдох. Ницше с волнением и дрожью в голосе начал читать стихи Мандельштама. В этот момент Павлов почувствовал себя в состоянии повышенной умственной чувствительности и расширенного восприятия, которое, правда, ни сопровождалось никакими галлюцинациями. Он уже собрался было встать со своей койки, поблагодарить Дона Аурелио за добрые намерения, и извиниться за свою невосприимчивость к гипнозу, как увидел себя в темноте, окруженной сферой чистого, но не слепящего яркого света.

— Иди и смотри! — услышал Павлов чей-то голос, и, сделав несколько шагов, упал, ударившись коленом о какой-то предмет.

III

Потирая рукой ушибленное место, Павлов даже не заметил, как окружавшая его темнота и сфера неяркого света рассеялись, и он, встряхнув головой, с удивлением обнаружил себя в совершенно непроходимой лесной глуши. Над его головой щебетали птицы, клубились комары, а под ногами качалось болото. Вместо больничной пижамы на нем была одежда, которой он обычно пользовался в весенний и летний период, отправляясь в геологические экспедиции, а именно: противоэнцефалитный костюм (брюки и куртка с капюшоном) из плотной палаточной ткани, камуфляжный жилет и резиновые сапоги с ботфортами.

За спиной у него был тяжелый рюкзак, за поясом — охотничий нож; на правом плече висело одноствольное ружье шестнадцатого калибра. Как ни странно, но обстоятельства места и времени ему показались очень знакомыми. Он вспомнил, как пять лет тому назад заблудился в глухой приангарской тайге, следуя по маршруту: поселок Проспихино — деревня Вожжа. У него компас тогда почему то взбесился, а по солнцу из-за ненастной погоды он сориентироваться не смог. Свои часы марки "Восток" он накануне проиграл в карты, что также не способствовало выходу из затруднительного положения. Так и блуждал бы он по лесам и болотам неизвестно сколько, если бы случайно не встретил знакомых охотников.

Павлов достал из жилета компас. Магнитная стрелка на этот раз вела себя совершенно спокойно, и он, с облегчением вздохнув, направился на северо-восток, намереваясь выйти к большой воде, то есть к Ангаре. В голове мелькнула мысль: "Я же во сне", — которая заставила его остановиться и задуматься. Проснуться — затем, чтобы вернуться в "палату N6", ему совсем не хотелось, но там оставалось его бренное тело, которое, все же, было жалко. С другой стороны, Дон Аурелио, обещал ему встречу с родным братом-близнецом, с которым, судя по всему, его разлучили в роддоме, равно как и с родной матерью.

— Тот ветеран, — подумал Павлов, — который набросился на батю в Парке культуры в День Победы, очевидно, и был моим родным отцом. Недаром он смотрел на меня со смесью страха, мольбы, удивления и отчаяния. Наверное, он узнал во мне своего пропавшего младшего сына и моего брата-близнеца. Тогда все становится на свои места, и мне, коли представилась такая возможность, следует выполнить свой долг, без страха и сомнений. К тому же я парень холостой. Дома меня никто не ждет. Кроме двоюродной сестры Людмилы и тетки Зои, никто из родственников меня не любит и не жалует…

С такими мыслями Павлов выбрался из болота на мокрую, но уже надежную почву. Прошагав пару километров по еле заметной тропинке, сквозь хвойную чащу и труднопроходимый подлесок, он заметил просеку, которая вывела его на пологий берег большой реки, поросший осотом и мелким кустарником.