Миклухо-Маклай

Миклухо-Маклай доверял. И в то же время понимал, что находится в другой эпохе, среди людей каменного века. Один неверный шаг — и все может погибнуть. Его поведение должно быть безупречным, а авторитет — высоким. Он всегда бодр, энергичен и тщательно скрывает от папуасов свои болезни, ибо больной, разбитый человек у туземцев, презирающих слабость, ценящих стойкость и физическую силу, не может вызвать должного уважения.

Желая проверить выносливость Маклая, туземцы устроили состязание в беге. Тяжело больной ученый, на котором, кроме одежды, были еще башмаки и галоши, задыхаясь от нестерпимой жары, лишь усилием воли заставил себя бежать… и обогнал быстроногих обнаженных юношей.

Маклай ведет напряженную трудовую жизнь. Встает в пять часов утра, колет дрова, варит бобы, кипятит воду, ухаживает за больным Ульсоном, вырезывает из консервной банки серьги для туземцев, измеряет температуру воздуха и воды; окончив метеорологические наблюдения, отправляется на коралловый риф за морскими животными или же в лес за насекомыми, после чего усаживается за микроскоп. Совершает экскурсии в окрестные деревни, рисует портреты папуасов, знакомится с их бытом, собирает образчики для коллекции волос и черепа, производит краниологические измерения (за вознаграждение, конечно!), пополняет словарик туземных слов. Много хлопот доставляет огородик. Маклай посеял бобы, семена тыквы и кукурузы. Нелегко было сделать грядки: лопата все время натыкалась на твердый, как железо, коралл. Скоро уже можно будет снять первый урожай и угостить папуасов невиданными в этих краях блюдами — вареной тыквой и кукурузой.

Он любит бродить по ночам, что очень не нравится Ульсону. Темнеет здесь в шесть часов. Из деревни Горенду по вечерам доносится пение. В непроглядной тьме звуки барума кажутся особенно торжественными и таинственными…

Н.Н. Миклухо-Маклай. Австралия.

Папуаска.

Папуас-охотник.

Поздно ночью при свете лампы он записывает: «Становлюсь немного папуасом; сегодня утром, например, почувствовал голод во время прогулки и, увидев большого краба, поймал его и съел сырого… Утром я зоолог-естествоиспытатель, затем, если люди больны, повар, врач, аптекарь, маляр и даже прачка… Одним словом, на все руки… Вообще при моей теперешней жизни, то есть когда приходится быть часто и дровосеком, и поваром, и плотником, а иногда и прачкою и матросом, а не только барином, занимающимся естественными науками, — рукам моим приходится очень плохо. Не только кожа на них огрубела, но даже сами руки увеличились, особенно правая… Руки мои и прежде не отличались особенною нежностью, но теперь они положительно покрыты мозолями и ожогами…

…Это полное напряжение способностей и сил во всех отношениях возможно при нашей цивилизации только в исключительном положении и то редко, и чем далее, тем реже оно будет встречаться. Усовершенствования при нашей цивилизации клонятся все более и более к развитию только некоторых наших способностей, к развитию одностороннему, к односторонней дифференцировке. Я этим не возвожу на пьедестал дикого человека, для которого развитие мускулатуры необходимо, не проповедую возврата на первые ступени человеческого развития, но вместе с тем я убедился опытом, что для каждого человека его физическое развитие во всех отношениях должно было бы идти более параллельно и не совершенно отстраняться преобладанием развития умственного…

…Папуасы соседних деревень начинают, кажется, меньше чуждаться меня… Дело идет на лад; моя политика терпения и ненавязчивости оказалась совсем верной. Не я к ним хожу, а они ко мне; не я их прошу о чем-нибудь, а они меня, и даже начинают ухаживать за мной. Они делаются все более и более ручными…»

Больше всего забот и внимания требует Ульсон. Он совсем отбился от рук и часто притворяется больным. Из предупредительного и веселого парня он сделался раздражительным, ворчливым. Одиночество производит на него странное действие. Иногда кажется, что он сходит с ума: целыми часами что-то бормочет, к чему-то прислушивается, хватается за ружье. Он твердо убежден, что папуасы рано или поздно нагрянут в Гарагаси и убьют его и Маклая.

— Послушайте, послушайте! — шепчет он. — Идут, идут…

Маклай напрягает слух и в самом деле начинает улавливать человеческие голоса. Так уже бывало не раз.

— Жужжит муха, — спокойно отвечает он. Это какая-то особая тропическая муха: ее жужжание напоминает человеческую речь; даже опытных папуасов она вводит в заблуждение. «Нужно изловить эту дрянь, — думает Маклай. — Иначе Ульсон спятит окончательно…» Но чаще швед спит. Спит, зажав в руках двустволку. Каждый день он просит мяса. «Вернувшись домой и почувствовав хороший аппетит, я передал свинину Ульсону, а сам принялся за собачье мясо, оставив ему половину; оно оказалось очень волокнистым, но съедобным, но кончил тем, что съел и ее. Новогвинейская собака, вероятно, не так вкусна, как полинезийская, о чем свидетельствует Кук, находивший собачье мясо лучше свинины.