Микки-маус — олимпиец

Шерман, еще более заросший и помятый, в синем блейзере, из которого не вылезал тридцать шесть часов, явился первым. Смердяков выдержал психологическую паузу за кофе в ближайшем магазине, но выглядел таким же потрепанным; его жирная физиономия, утратив прежнюю упругость и ангелоподобность, расплылась студнем. Они сидели лицом к лицу за полированным столом, уставясь на булавки в лацканах друг друга.

— Джентльмены, — начал мудрый патриарх Олимпийских Игр, сидевший поодаль, — все мы очень старались…

Все, что он произнес дальше, являлось сущей белибердой. Это знали и Смердяков, и Шерман, и два члена Исполнительного комитета. Даже ухмыляющийся кубинец, который, казалось, забрел сюда по ошибке, тоже знал. Всех прямо-таки тошнило от нравоучений старого хрыча. Они пришли сюда не для того, чтобы их мирили. Они пришли сюда скрестить шпаги, пролить кровь, а после — но только если крови будет достаточно, и к тому же надлежащего цвета, — похоронить.

— От имени Соединенных Штатов, — встряхнулся в нужный момент Шерман, — я требую обследования генов следующих советских участников: Ивана Спадунки, центрового…

— Спадунки!

Шерман не удостоил вниманием смердяковский ужас.

— …Центрового — советская команда по баскетболу…

— В обмен на генный тест Спадунки мы потребуем обследовать гены гуманоида, называемого Стилтом!

— …Шестовиков Олега К., Михаила Ц., — бесстрастно продолжал Шерман, — и дискобола Петра И.

— Инбера или Измайлова?

— Того, что с чугунными предплечьями.

— Все наши легкоатлеты прекрасно развиты, — заявил Смердяков.

— Тогда я хочу, чтобы контрольные пробы взяли у них у всех.

— Ну и до чего вы собираетесь докопаться? Хотите доказать, что они продукт химического синтеза?

— Э-э, бросьте молоть чепуху.

Смердяков самодовольно забулькал. Смех зарождался у него где-то в шее или в спине и напоминал чревовещательские фокусы.

— Мы подозреваем, что они — ХИМЕРЫ, — с расстановкой произнес Шерман. — Вам удается каким-то образом управлять обменом группами генов между клетками зародышей. У человека становится сколько угодно родителей. А группы генов можно подобрать для обмена любые — хоть у людей, хоть у мышей.

— Аб-сурд! — чересчур, пожалуй, злобно закричал Смердяков и тут же попытался сгладить впечатление от своего выпада презрительным смешком. — Восемь родителей! Ну, конечно. Восемь моделей заурядности вместо двух. Стоит подумать. Из ничего — кое-что, а, Шэр-манн? Если вы хоть в чьих-нибудь клетках обнаружите такого рода генетическую модель, я самолично с радостью отправлю домой и Инбера, и Измайлова. Почему бы нет? Можно обследовать их родителей.

— Да, — согласился Шерман, — такую генетическую модель обнаружить мы не сумеем. Но мы можем доказать, что генный набор этих спортсменов не соответствует всевозможным премутациям проб, взятых от их родителей, какую бы пару вы ни подсунули.

Смердяков застучал кулаком по столу:

— Доказательства, доказательства, Шэр-манн! Никто не может считаться виновным, пока нет доказательств. Неужели ваше капиталистическое правосудие согласится с подобной глупостью? Докажите, что эта генетическая свистопляска, в которой вы нас обвиняете, вообще возможна.

— Папай[1], — саркастически парировал Шерман.

— Пап-ай, — замигал Смердяков, — что такое пап-ай?

— Мы имеем дело с правом не юридическим, — сказал Шерман, — мы имеем дело с правом участия в Олимпиаде.

— Пап-ай — это что? — спросил Смердяков у председателя.

— Папай — он и есть Папай, — проинформировал тот.

Было слышно, как кубинец повторил с удовольствием:

— Пап-ай.

Смердяков заметно растерялся. Папай. Может, это английская кличка того самого источника информации, который они использовали?

— …И до тех пор пока не будут получены достоверные данные о генеалогии всех участников, относительно которых возникли подозрения, они должны быть дисквалифицированы и медали у них отобраны, — сделал Шерман заключительное заявление.