Мы познакомились с Михаилом ещё в подростковом возрасте, за игрой в настольный теннис. К счастью, наше знакомство не было обременено никакими взглядами в будущее. Мы были юными, я отдыхал на Рижском взморье, в пансионате «Лиелупе». Жил в комнате, где человек десять или двенадцать одновременно проживало. Поэтому главной задачей было убежать из этой комнаты на улицу. Благо во дворе стоял стол для пинг-понга, и приходил всё время к этому столу какой-то парень, школьник. Если мне не изменяет память, он тогда перешёл в 10-й класс. И мы с ним сутками, пока не темнело и шарик не пропадал из виду, так что его можно было найти только по звуку, резались в пинг-понг. Он мне показывал Ригу, это был первый человек, который меня привёз в город. Потому что Юрмала – это Юрмала, а Рига – это Рига. И вот, впервые попав в город и в его квартиру, это так мне врезалось в память, причём интересно, что я запомнил его фамилию на всю жизнь тогда. После этого мы не виделись 17 лет. И в Москве, на Рижском вокзале, Марк Розовский меня хотел познакомить с каким-то парнем. Этот парень подошёл, и Розовский сказал, что вот это Миша Задорнов. Я сказал: «Миша, а мы с вами знакомы». Он посмотрел на меня с неподдельным удивлением и спросил: «А где мы познакомились?» И тогда я ему рассказал вот этот вот пинг-понговый сюжет. И вдруг он посмотрел на меня и сказал: «Надо же, я так часто вспоминал про это и думал, интересно, а что с этим парнем стало, которому я показывал Ригу?» Так что мы были абсолютно в своих помыслах чисты. Нас ничего, в этом смысле, не отягощало.
У меня впечатление, что мы мало пересекались на сценических площадках. Миша ворвался в это пространство очень ярко и очень убедительно. Он, вообще, представлял какую-то совершенно новую популяцию на эстраде в этом жанре. Очень точно я помню вот это ощущение бешеного энергетического запаса, который обваливался на зрительный зал. И мне зачастую казалось, что понять, где находится артист Задорнов, а где находится писатель Задорнов, – это было трудно. Наверное, потому, что у него это очень тесно всё переплеталось. Потому что вряд ли кто лучше Миши мог исполнять то, что он писал. Это не единичный случай. Мне кажется, что он в те годы стал, безусловно, у массового зрителя в этом жанре лидером. Это впечатление как тогда посетило меня, так и не покидает.
В 1990-х годах начался кризис жанра эстрадной сатиры. Поменялась страна, поменялся зритель. И ушло время тонкого юмора литературного, эзопова языка. Я не смог с этим смириться и ушёл, расстался с этим жанром. А Михаил рискнул и остался «социальным глашатаем», я уверен, что ему удалось найти правильную соединительную ткань, если можно так сказать, со зрителем этого времени. Время он чувствовал очень точно, очень тонко. И несмотря на то, что разница в возрасте у нас не очень большая, всего три года, но всё-таки я очень рано начал. И поэтому у Миши был такой запас для адаптации. А может, просто дарование такое. Может быть, он вообще точнее чувствовал массовую аудиторию, к которой хотел пробиться. Но думаю, что наступил момент, когда и его массовая аудитория стала тяготить, потому что она очень капризна. Она тебя любит, она тебя за что-то приблизила к себе и дальше начинает тебя эксплуатировать. И если ты пытаешься навязывать ей свои представления, она тебя отторгает просто. Я думаю, что у Миши довольно часто были минуты, когда он находился в таком раздумье, что делать, потому что аудитория за ним не успевает. А останавливаться и пятиться назад он не хотел. Вообще, это очень непростая вещь, массовая аудитория, массовый успех… Он очень опасен для носителя этого успеха.
В Юрмале, на прощании с Михаилом, ну, не поворачивается язык сказать «на поминках», это слово у нас с ним никак не ассоциируется, возникло предположение, почему невозможно делать пародии на Задорнова. Многие пытались, братья Пономаренко, Галкин, делать пародии на него, но невозможно передать его энергию…