Михаил Тухачевский: жизнь и смерть «красного маршала»

Несколько лет спустя в разговоре с Лидией Норд Тухачевский так объяснял свое поражение под Варшавой: «Я ясно увидел, что все-таки моя армия состоит на 50 процентов из всякого сброда, и что она не такая, какую я хотел бы иметь. Что у меня нет еще достаточного опыта и знаний для большой войны… Приходилось порой полагаться на опыт других. Другие иногда сильно подводили… Горе-стратеги из Реввоенсовета тоже сыграли на руку полякам. Смилга, блюдя свой политический контроль, путался не в свои дела, и раз мы с ним чуть не пострелялись. Шварц считал, что он, Генерального штаба полковник, лучший стратег, чем я… и старался действовать по-своему…» Если такой разговор имел место в действительности (а о нем мы знаем только со слов собеседницы командующего Западным фронтом), то Михаил Николаевич здесь, что называется, задним умом крепок. Ни его приказы, ни переписка и разговоры по прямому проводу не подтверждают, что еще в ходе операции Тухачевский сомневался в качестве собственных войск или в своих способностях командовать фронтом в сражении, более близком к условиям первой мировой войны, чем другие сражения гражданской войны. А вот разделить ответственность с другими участниками и организаторами похода на Варшаву он в самом деле будет стремиться всю оставшуюся жизнь.

Даешь Кронштадт!

Восстание матросов Кронштадта в марте 1921 года стало реакцией на политику военного коммунизма, продолжавшуюся и после окончания гражданской войны. Одновременно бушевали восстания в Тамбовской и ряде других губерний. Разоренное продразверсткой крестьянство не могло больше терпеть, особенно тогда, когда белые армии были окончательно разгромлены и возвращения помещиков можно было не бояться.

Большинство гарнизона крепости Кронштадт составляли выходцы из крестьянских семей. Они хорошо знали о тех тяготах, что приходилось нести деревне. Один из немногих участников восстания, доживший до начала 90-х годов, матрос Иван Ермолаев, бывший член революционной тройки отряда Волжской флотилии, переброшенного в Кронштадт, так передает настроение кронштадтцев накануне восстания: «Это были большей частью старые моряки-строевики, воевавшие на Волге и других фронтах гражданской войны и вернувшиеся на зимние квартиры. Все они… были связаны с деревней, знали о ее тяжелом положении — кто по коротким пребываниям в отпусках, кто по переписке. Мы знали, что наши семьи задавлены продразверсткой, терроризированы продотрядами, доведены до голода, и впереди не видно никакого просвета, никакой надежды на улучшение. Часто в разговорах о положении в стране прорывался ропот, а на собраниях звучали требования обратиться к правительству с требованиями облегчить участь крестьянства, отменить продразверстку, снять заградительные отряды и разрешить свободную торговлю». Немногим легче жилось и рабочим Петрограда, среди которых у кронштадтцев было немало родственников и знакомых.