Михаил Строгов

Со времени этой злосчастной сцены мать и сын не могли перекинуться ни одним словом. Их тотчас же безжалостно разлучили. А Марфе Строговой так хотелось попросить прощения у своего сына! Она обвиняла себя, что не сумела победить своего материнского чувства, и мучилась, что причинила сыну своему невольно такое непоправимое зло. Ведь если бы она сумела сдержать себя в Омске, Михаил был бы неузнан, и тогда скольких несчастий они могли бы избежать? А Михаил, в свою очередь, тоже думал, что если мать его тут, если Иван Огарев опять свел их вместе, то, наверное, и ей, и ему угрожала теперь какая-нибудь страшная смерть. Что же касается Нади, то бедняжка с мучительной тоской спрашивала себя, как и чем помочь матери и сыну. Она смутно чувствовала, что прежде всего надо избегать обращать на себя внимание, что надо стушеваться, сделаться совсем маленькой. Быть может, этим способом ей и удастся разбить оковы, смиряющие льва! Во всяком случае, если бы и представилась какая-нибудь возможность действовать, она стала бы действовать даже тогда, если бы для спасения сына Марфы Строговой приходилось пожертвовать собственной жизнью. Тем временем большая часть пленных уже прошла мимо эмира. Проходя, каждый из них должен был простереться перед ним по земле, лицом в пыль, в знак покорности. Это было уже рабство, начинающееся с унижения! Когда несчастные не слишком поспешно падали перед своим повелителем ниц, суровая рука стражников грубо швыряла их на землю. Альсид Жоливе и Гарри Блэнт, глядя на это отвратительное зрелище, оскорблялись и возмущались в душе.

— Нет, это слишком низко! Едем! — сказал Жоливе.

— Подождите, — отвечал Блэнт. — Надо все видеть!

— Все видеть!.. Ах! — воскликнул француз и схватил за руку соседа.

— Что с вами? — спросил тот.

— Смотрите, Блэнт! Это она!

— Кто она?

— Сестра, помните того, который с нами вместе ехал! Одна и в плену! Надо спасти ее!

— Будьте благоразумны, — холодно отвечал ему Гарри. — Наше заступничество за эту молодую девушку может послужить ей только во вред, а не в пользу.

Альсид Жоливе, готовый было броситься на помощь, остановился, и Надя, почти совсем закрытая своими роскошными, распущенными волосами, в свою очередь, простерлась перед эмиром на земле, не обратив на себя его внимания.

После Нади показалась Марфа Строгова, и так как она не сразу бросилась в пыль, то солдаты грубо толкнули ее. Она упала. Сын, сделав отчаянное усилие, рванулся к ней. Солдаты с трудом удержали его. Но старая Марфа поднялась, и ее уже собирались оттащить в сторону, когда послышался голос Огарева:

— Пускай эта женщина остается здесь!

Надя затерялась в толпе пленных. Взгляд Ивана Огарева проскользнул мимо нее. Тогда к эмиру подвели Михаила Строгова. Он стоял не опуская глаз.

— Падай ниц! — крикнул ему Иван Огарев.

— Нет, — отвечал Строгов.

Двое солдат силой хотели заставить его согнуться, но вместо того, отброшенные сильной рукой молодого человека, сами упали на землю. Огарев подошел к Михаилу.

— Ты умрешь! — сказал он.

— Я умру, — гордо отвечал Строгов, — но смерть моя не сотрет позорного клейма с твоей рожи, негодяй!

Огарев побледнел как полотно.

— Кто этот пленник? — спросил эмир голосом, в котором слышалось тем более угрозы, чем спокойнее звучал он.

— Русский шпион, — отвечал Иван Огарев.

Выдавая его за шпиона, он знал, что приговор эмира над ним будет ужасен.

Строгов невольно подался в сторону своего обвинителя, но солдаты удержали его.

Тогда по знаку эмира вся толпа пала ниц. Он указал рукою на Коран. Ему подали его. Он раскрыл священную книгу и, не глядя на текст, наугад ткнул пальцем в одну из страниц.

По понятиям этих восточных народов, Сам Бог должен был решить судьбу русского шпиона. В Средней Азии этот способ угадывания судьбы называется «fal». По смыслу стиха, на который падает палец судьбы, истолкователи составляют приговор преступнику. Эмир продолжал указывать пальцем на избранное место. Главный улэма подошел к нему и во всеуслышание прочел стих, оканчивающийся словами: «И он перестал видеть на земле».

— Русский шпион! — сказал Феофар-Хан. — Ты пришел к нам, чтобы подсматривать, что делается в моем лагере! Так гляди же, гляди во все твои глаза!

ГЛАВА V. ГЛЯДИ ВО ВСЕ ТВОИ ГЛАЗА, ГЛЯДИ!

Иван Огарев, знакомый уже с татарскими нравами, понял смысл этих слов, и жестокая улыбка на минуту искривила его лицо. Он подошел к Феофару. В эту минуту заиграли в трубы. То был знак начала представлений.

— Вот и балет, — сказал Жоливе, — но, вопреки общепринятому обычаю, эти варвары ставят балет перед драмой!

Михаилу Строгову было приказано смотреть! Он стал смотреть.