Михаил Ломоносов

Вот уж действительно не в бровь, а в глаз. То есть не вверх, а вниз. Ведь крестят младенцев, а мужское достоинство в виде бороды появляется значительно позже. Почему же ей отдают предпочтение верующие?

Ополчается Михаил Васильевич — по крайней мере, на словах — не столько на официальных служителей Церкви, сколько на старообрядцев, которые с особенным рвением сохраняли бороды:

Борода в казне доходы
Умножает по вся годы:
Керженцам любезной брат
С радостью двойной оклад
В сбор за оную приносит
И с поклоном низким просит
В вечный пропустить покой
Безголовым с бородой.

Сильно сказано — «безголовым с бородой»! И хотя Ломоносов подчеркивает, что клеймит суеверов, сектантов, его гнев обращался и на тех, кто, прикрываясь своей принадлежностью к Церкви, пребывает ханжой (вспомним эпиграмму о мышке в сыре), пройдохой, мракобесом:

Дураки, врали, проказы
Были бы без ней безглазы,
Им в глаза плевал бы всяк;
Ею цел и здрав их зрак.
И еще:
Если кто невзрачен телом
Или в разуме незрелом;
Если в скудости рожден,
Либо чином не почтен,
Будет взрачен и рассуден,
Знатен чином и не скуден
Для великой бороды:
Таковы ее плоды!

Отмечает он и то, что в бороде могут присутствовать остатки пищи (не говоря уже о нежелательных обитателях):

Я крестьянам подражаю
И как пашню удобряю.

««Гимн бороде», — пишет Евгений Лебедев, — этот выдающийся образец стихотворной сатиры XVIII века, сразу приобрел огромную популярность у современников, о чем свидетельствует множество списков с него, обнаруженных впоследствии в Петербурге, Москве, Костроме, Ярославле, Казани, а также в Сибири — в Красноярске и Якутске».

От такой популярности более других пострадал сам автор. Последовал донос на него императрице от четырех крупных церковных иерархов. Это был серьезный выпад против Ломоносова, грозивший обернуться для него репрессиями.

Архиепископ Санкт-Петербургский, епископы Рязанский и Переславский и архимандрит Донской сообщали: «В недавнем времени появились в народе пашквильные стихи, написанные: гимн бороде, в которых не довольно того, что пашквилянт под видом якобы на раскольников крайне скверные и совести и чести христианской противные ругательства генерально на всех персон, как прежде имевших, так и ныне имеющих бороды, написал; но и тайну святого крещения, к заразительным частям тела человеческого наводя, богопротивно обругал, и через название бороду ложных мнений завесою всех святых отец учения и предания еретически похулил».

Обвинения тяжкие, хотя и основанные на лжи. То, что не только раскольников высмеивал автор, — бесспорно. Но разве он оскорблял всех вообще «персон», имевших когда-либо бороды? Нет, конечно. Почему бы ему, скажем, осквернять память Феофана Прокоповича? До Петра Великого все русские мыслители, князья, цари были бородаты; то же можно сказать и о многих прославленных философах и ученых прошлого. Вспомним хотя бы Галилея или Леонардо да Винчи…

Именно авторы этого доноса сочинили «пашквиль». Будь это их личная инициатива — ничего особенного. Однако они выступали не только как частные лица. Их поддержал Синод, предложив сурово расправиться с Ломоносовым: «Из каковых нехристианских, да еще от профессора академического пашквилев не иное что, как только противникам православной веры и к ругательству духовного чина явный повод происходит и впредь, ежели не пресечется, происходить может». Они напомнили, что в подобных случаях сочинителей положено наказывать, а их пасквили должен сжечь палач.

Тут речи нет о христианском милосердии, воздании добром за зло или хотя бы презрительной насмешке над сатириком. И если этот памфлет вызвал злобную реакцию тех, кто почувствовал себя уязвленными, значит, сатира попала в цель!

Обращение Синода осталось без последствий. За Ломоносова заступился граф Иван Шувалов, фаворит Елизаветы Петровны. Решение было правильным, даже если судить с позиций Церкви. Надо ли было привлекать всеобщее внимание к этой сатире? А то получится, что ее признали как обличающую не только бородатых староверов и отдельных непорядочных и глупых попов, а все сословие священнослужителей.

В ответ на тот донос бесстрашный «Ломонос» второй удар нанес: