Михаил Юрьевич Лермонтов

Но вот настала пора отдать Мишеля в настоящую школу. Когда мальчику стукнуло пятнадцать лет, бабушка перебралась с ним в Москву. Вместо уволенного между тем Капэ их сопровождал француз же Жандро, почтенный полковник наполеоновской гвардии, попавший в 1812 году в плен к русским да так и оставшийся с тех пор в России. Изо всех своих учителей Лермонтов более всего привязался к добродушному, начитанному Жандро. Его же влиянию надо приписать ту симпатию, которую питал поэт всегда к Наполеону и Франции, воспетых им во многих стихотворениях («Наполеон», «Бородино», «Воздушный корабль», «Последнее новоселье» и проч.).

Решено было поместить Мишеля в университетский благородный пансион (в котором, кстати сказать, воспитывались прежде такие корифеи нашей литературы, как Фонвизин, Жуковский, князь Одоевский, Грибоедов). Для более верного успеха приготовить туда мальчика был приглашен известный педагог Зиновьев, состоявший надзирателем и учителем русского и латинского языков того же пансиона. Год спустя, Лермонтов действительно был принят в пятый (предпоследний) класс полупансионером: бабушка не хотела спускать своего любимца с глаз и ежедневно сама отвозила его в пансион и точно так же приезжала опять за ним. Тем временем Жандро, простудившись, заболел чахоткой и умер. Репетитором к молодому Лермонтову был приставлен сперва ученый еврей Леви, а вскоре затем англичанин Виндсон, который познакомил своего воспитанника впервые с Шекспиром и Байроном, но не мог заменить ему покойного Жандро.

Учение в университетском пансионе шло вообще удовлетворительно. Особенное внимание обращалось на древних и новых классиков. Профессором русской словесности был известный в свое время писатель Мерзляков. Он старался приохотить мальчиков к литературе, устраивал нарочно чтения, заставлял их писать на уроках стихи и поощрил их даже издавать свой собственный рукописный журнал. Одним из ревностнейших вкладчиков этого журнала сделался Лермонтов.

Еще на двенадцатом году жизни ему была подарена кем-то довольно объемистая тетрадь в бархатном голубом переплете, с золотым обрезом и обшитая золотым шнуром, переплетенным во французские литеры «M.I.L.». (Тетрадь эту, так же как и несколько последующих, можно видеть и теперь в Публичной библиотеке, в Петербурге.) В начале тетради идут разные выписки из французских авторов; потом следуют «Бахчисарайский фонтан» Пушкина и «Шильонский узник» Жуковского. Очевидно, эти две поэмы: одна — навеянная Байроном, другая — переведенная из Байрона, особенно пришлись по душе отроку Лермонтову.

Затем в тетрадях его, среди разных виньеток, головок, картинок (потому что Лермонтов, как сказано, охотно также рисовал), появляются уже наброски собственных его мыслей, мелкие стихотворения и отрывки не то оригинальных, не то подражательных поэм: «Черкесы», «Кавказский пленник»[2] (куда целиком вошло немало стихов из одноименной поэмы Пушкина), «Корсар», «Преступник». Если в этих поэмах преобладает влияние Пушкина и Байрона, то следовавшие в 1829 году быстро одно за другим подражания Шиллеру, а также переводы из него («Три ведьмы», «Встреча», «Кубок», «Перчатка» и др.) показывают, как в то время он увлекся великим немецким поэтом.

Все эти опыты были, конечно, детски слабы, и Мерзляков (приглашенный давать Лермонтову уроки на дому) относился к ним со снисходительным пренебрежением:

— Молодо-зелено, — говаривал он, не подозревая, что имеет перед собою будущего знаменитого поэта.

Принимая близко к сердцу такое невнимание к его молодой музе, самолюбивый и нервный Лермонтов еще более, быть может, досадовал на старика-профессора за его враждебность к Пушкину, талант которого Мерзляков не признавал, так как принадлежал сам к старой державинской школе. Долго не мог забыть Лермонтов, как однажды профессор стал иронически разбирать в классе только что появившееся в печати новое стихотворение Пушкина «Зимний вечер» («Буря мглою небо кроет») и раскритиковал в пух и прах.

IV

Кроме поэзии, Лермонтов рано стал выказывать большую склонность ко всем вообще искусствам. Будучи в пансионе, он рисовал уже очень мило и играл хорошо как на фортепьяно, так и на скрипке. Зиновьев, обучавший его вместе с его товарищами декламации, рассказывал, как Лермонтов отличился на пансионском акте 1828 года: «Среди блестящего собрания он произнес стихи Жуковского „К морю“ и заслужил громкие рукоплескания. Тут же Лермонтов удачно исполнил на скрипке пьесу, и вообще на этом экзамене обратил на себя внимание, получив первый приз, в особенности за сочинение на русском языке».