Михаил Юрьевич Лермонтов

Повсюду прелести, повсюду блещут краски!
Для всех природы длань исполнена даров.
Зачем же к красоте бесчувственно-суров
Ты жаждешь тайн ее неистовой огласки?
Смотри на дивную, пей девственные ласки:
Но целомудренно храни ее покров!
Насильственно не рви божественных узлов,
Не мысли отпахнуть застенчивой повязки!
Доступен ли тебе ее гиероглиф?
Небесные лучи волшебно преломив,
Раскрыла ли его обманчивая призма?
Есть сердце у тебя: пади, благоговей!
И бойся исказить догадкою твоей
Запретные красы святого мистицизма!

[ «Природа»]

Наряду с природой предметом благоговейного поклонения поэта была и женщина, воспетая им в стихах, которые современникам казались слишком страстными. Но именно страсти в этих любовных стихах Бенедиктова не было, а было лишь любование эффектами красивой женской внешности. Интимного, глубокого чувства поэт не умел выразить, но пленить картиной красивой женской позы, красивого женского тела он умел. И он опять восторгался и придумывал эпитеты и сравнения. И такой восторг был, кажется, ему дороже самой любви, так как любовь, как он выражался, была лишь «капля яду на остром жале красоты» («К М-ру»).

Глубоких, запутанных и тревожных, этических или философских тем Бенедиктов касался редко и никакого своеобразного освещения им не дал. Патриотические, религиозные и исторические темы мелькают на страницах его лирических стихотворений, но опять лишь в форме красивых сравнений и картинок – патетичных, но без всякой тревоги.

Между певцом и миром нет тесной связи: певец так высоко поставлен над всем твореньем, что только с самим собою во всем мире он может и должен считаться:

Бездомный скиталец – пустынный певец —
Один, с непогодою в споре,
Он реет над бездной, певучий пловец
Безъякорный в жизненном море;
Все вдаль его манит неведомый свет;
Он к берегу рвется, а берега нет,
Он странен; исполнен несбыточных дум,
Бывает он весел – ошибкой;
Он к людям на праздник приходит – угрюм.
К гробам их подходит – с улыбкой;
Всеобщий кумир их ему не кумир —
Недаром безумцем зовет его мир!
Он ищет печалей – и всюду найдет;
Он вызовет, вымыслит муки,
Взлелеет их в сердце, а там перельет
В волшебные, стройные звуки,
И сам же, обманутый ложью своей,
Безумно ей верит и плачет над ней.
Мир черный бранит он и громы со струн
Срывает карающей дланью:
Мир ловит безвредно сей пышный перун,
Доволен прекрасною бранью;
Ему для забавы кидает певец
Потешные планы на мрамор сердец!..
Врагов он находит, – но это рабы,
Завистников рой беспокойных;
Для жарких объятий кровавой борьбы
Врагов ему нету достойных:
Один, разрушитель всех собственных благ,
Он сам себе в мире достойнейший враг!

[ «Певец»]

Такая высота исключает, конечно, всякую глубокую сердечную тревогу. Тревога вызывается близостью к жизни, а где близость заменяется созерцанием на расстоянии, там дана уже полная возможность успокоения:

Так смертный надменный, земным недовольный
Из темного мира, из сени юдольной
Стремится всей бурей ума своего
Допрашивать небо о тайнах его;
Но, в полете измучив мятежные крылья,
Упадает воитель во прах от бессилья.
Стихло дум его волненье.
Впало сердце в умиленье —
И его смиренный путь
Светом райским золотится,
Небо сходит и ложится
В успокоенную грудь.

[ «Буря и тишь»]