Михаил II

Великий князь Михаил Александрович был хорошо знаком с Маннергеймом, и не только по службе, но и лично – участвовал вместе с рассудительным скандинавом в нескольких застольях. Ведь они ещё в 1915 году, оба были командирами кавалерийских дивизий и служили в одном корпусе – незабвенном 2-м кавалерийском. Маннергейм тогда был командиром 12-й кавалерийской дивизии, а Михаил – Туземной. Затем, после контузии командира корпуса генерала Хан Нахичеванского, Михаил был назначен командиром 2-го кавалерийского корпуса, а Маннергейм служил под его началом. В начале 1916 года у командира 12-й кавалерийской дивизии заявили о себе старые раны и болячки, Маннергейм был вынужден уехать на лечение в Одессу. В течение последующих месяцев улучшения так и не наступило, и генерала было решено отправить в резерв. Михаил интересовался судьбой своего подчиненного, даже в долговременной памяти великого князя отложилось, как он тянул с назначением нового командира 12-й кавалерийской дивизии, надеясь на выздоровление Маннергейма. Но война ждать не хотела, готовилась новая большая операция, впоследствии названная Брусиловским прорывом, к тому же 12-я кавалерийская дивизия была передана другому корпусу, и новые беспокойства и заботы захлестнули мозг Михаила. Несмотря на то что 12-я кавалерийская дивизия ушла из корпуса, а старый товарищ по оружию сейчас в резерве, в долговременной памяти Михаила отложилось, что Маннергейм перебрался жить в Петербург. Основываясь на воспоминаниях Михаила, хорошо знавшего Маннергейма, я не сомневался, что он будет встречать нового императора на вокзале, и как генерала, служившего вместе с новым императором, его обязательно приведут ко мне, и тогда, не заостряя внимания окружающих людей, я смогу с ним поговорить и предложить стать генерал-губернатором Финляндии.

Неотвратимость прибытия на Николаевский вокзал и обязанность вести себя как монарх всё-таки угнетала. В этом времени я уже входил в роль и боевого офицера, и капризного аристократа, и даже героя любовника (правда, с женой), но вот чтобы изображать из себя царя я даже и помыслить не мог. А вот приходится влезать и в эту шкуру. Пока надевал парадный костюм генерал-лейтенанта, в голове вертелась песенка из мультфильма моего времени: «Эх, жизнь моя жестянка, ну её в болото!..» Бронепоезд уже притормаживал, подъезжая к главному перрону вокзала, а Первухин всё ещё суетился вокруг меня с небольшой щёточкой, смахивая пылинки с белого мундира. Он так бы и занимался этим до полной остановки вагона, если бы я, порядком раздражённый предстоящей ролью марионетки, не скомандовал:

– Дима, заканчивай! Иди сам оденься, будешь стоять рядом со мной и, как договаривались, внимательно наблюдаешь за окружающими, чтобы своевременно среагировать на опасность. И смотри, оденься сейчас как положено по уставу.

Я знал, что в Луцке Первухин получил комплект парадной формы поручика русской армии. Форму он и должен был надеть, а не веселить почтенную публику своей безразмерной тельняшкой и синими галифе. То, что отправил Первухина переодеваться, было показателем моей нервозности. На самом деле новоявленный офицер мог не торопиться, ведь из вагона мы должны выходить не сразу после остановки бронепоезда, а гораздо позже. Я ставшим уже привычным движением достал свои часы-луковицу. До запланированной торжественной встречи и последующего за ней митинга оставалось чуть более двух часов. За это время Дима вполне мог испачкать парадный мундир, ему ещё предстояло исполнять роль денщика. Ведь меня в этом бронированном купе перед выходом к публике должны были посетить Кац и обер-прокурор Святейшего Синода Раев. А также главный распорядитель всего мероприятия генерал Кондзеровский. Я с ним уже встречался, именно этот генерал провожал меня после визита к Николаю Второму в Могилёв. Только тогда его должность называлась генерал при Верховном главнокомандующем. Так что программа встреч была обширнейшая. Но долгожданная была только одна – с Кацем, конечно. Только с ним я мог сбросить маску и стать тем же самым Мишкой из двадцать первого века. И хоть впервые за долгое время поржать от души и не строить из себя важного и серьёзного господина.

Моя мечта исполнилась через несколько секунд после остановки броневагона. Раздвижная дверь отъехала в сторону, и в проёме показалась фигура секретаря Джонсона. Вот до чего себя довел тотальным самоконтролем – своего ближайшего друга, собутыльника и выходца из того же времени, что и я, даже про себя назвал Джонсоном. Чтобы снять это наваждение, я ухмыльнулся и воскликнул:

– Ты что это, зараза, пришёл с одним портфельчиком! Почему не принес с собой опахало? Сам обещал, что если я приму скипетр, будешь ублажать меня по полной программе. Обмахивать хоть всю ночь опахалом. Чтобы ни одна назойливая муха не могла приблизиться к священному челу императора. На гильотину захотел, смерд презренный?