Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.

Михаил Сергеевич любит повторять, что всегда говорит честно и прямо. Но это «почти всегда» — честность только с его точки зрения, а прямота его — весьма избирательна. После каждого Пленума ЦК КПСС надо было готовить доклад на пленум крайкома партии. В ходе работы над ним я как-то в упор задал Горбачёву вопрос:

— Почему вы, Михаил Сергеевич, не выступите на Пленуме ЦК так, как на самом деле считаете необходимым?

— Ну и где я буду после такого выступления? — парировал он.

— Там, где положено быть честному коммунисту, — с народом, — продолжал я. Но Горбачёв как-то сразу «закрывал» тему.

Или другой пример того же порядка. Когда маразм Брежнева стал очевиден даже детям, я «завёл» Горбачёва, что пора уже называть веши своими именами. Но он по-прежнему держался сверхосмотрительно.

— Перестань тянуть меня в болото левачества, — как-то посоветовал он.

— Кто не был левым в восемнадцать лет, тот не имел сердца, а кто остался им после сорока, тот не имеет ума, — пытался возразить я.

— Вот видишь, а сколько тебе?

— Тридцать девять.

— Значит, пора браться за ум…

Все разговоры о независимом характере секретаря крайкома партии Горбачёва — не более чем миф. Вернее, характер у него был, но проявлялся только в отношении подчинённых. Что же касается начальства, то, как говорится, против молодца он сам был овца.

Конечно, все мы, как правило, без исключения были тогда людьми весьма робкого десятка. И всё же встречались у нас в Ставрополье такие, кто был или немножко смелее, или чуть глупее своих коллег — секретарей крайкома партии, которые на такие вот разговоры с Михаилом Сергеевичем не отваживались.

Пусть и наивно, но я верил: сделай он, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, такой мужественный шаг, эхо отозвалось бы по всей стране. Ведь трусость каждого из нас вредила в том масштабе, каким определялась зона деятельности самого носителя этого порока. Трудно припомнить хоть одного крупного партийного деятеля застойного периода, который бы назвал вещи своими именами. А ведь этого так ждали, в этом так нуждалось наше больное общество. И Горбачёв шагал в ногу с этой трусливой колонной.

Коробейников рассказал занятную историю о первой забастовке рабочих на одном из ставропольских заводов. По тем временам забастовка была вызывающей дерзостью и кошмарным ЧП для краевой парторганизации. На бюро крайкома партии Горбачёв и выслушивать не желал аргументов бастующих, требуя немедленно прекратить акцию и наказать зачинщиков по всей строгости.

В. Печенев(о работе над новой редакцией Программы КПСС. М. Горбачёв — второй секретарь ЦК, курировал рабочую группу):

— В отличие от негласно взятой нами линии на некоторую ( некоторую, подчёркиваю) деидеологизациюПрограммы (чтобы поменьше было надоевшей политической трескотни) М. Горбачёв, очевидно, заметив это, стал нас систематически поправлять.

Выразилось это, во-первых, в бесконечных поучениях о необходимости (я цитирую) «обогащения всех разделов новой редакции Программы КПСС ленинскими положениями и мыслями, не ограничиваясь лишь ссылками на В.И. Ленина или обрывками ленинских цитат. Хочу сказать прямо, — добавлял он, — чтобы не было недомолвок, я это высказываю не для того, чтобы «подыграть» Ленину. В этом, вы понимаете, никакой нужды нет. Речь идёт о существе дела: именно сейчас, на этом этапе развития нашего общества, наиболее полно раскрываются главные идеи В.И. Ленина, относящиеся к социализму и коммунизму…» И так далее и тому подобное.

Михаил Сергеевич упорно писал нам через три месяца, вернувшись из отпуска и изучив в конце октября (и в целом высоко одобрив «теоретический и идейно-политический» уровень нашего текста): «О К. Марксе и Ф. Энгельсе говорится всего в одной фразе…» А ведь «в действительности они открыли важнейшие законы общества»! И далее: «В условиях, когда на ленинизм ведутся нападки, есть стремление изобразить его как чисто русское явление, нельзя ограничиваться теми характеристиками, которые записаны в тексте. Важно показать вклад В.И. Ленина в теорию марксизма, в теорию научного коммунизма, имеющий, безусловно, международное значение». И далее он добавлял, я думаю, вполне искренне: «Поистине историческим, теоретическим подвигом Ленина были: теория империализма, теория социалистической революции, теория построения социализма». И особенно подчёркивал, используя одну из любимых цитат Ю.В. Андропова (ставшую ключевой в его сочинённом нами докладе многолетней давности), что, «возможно, следовало бы развернуть ленинскую мысль о том, что социализм живой, творческий «не создаётся по указке сверху», а представляет живое творчество масс. Эту ведущую ленинскую мысль важно в полном объёме применить и развивать к совершенствованию развитогосоциализма» (слово «развитого» было вписано им в машинописный текст его диктовки знаменитым коричневым карандашом! — несмотря на создаваемую явную стилистическую корявость).