Михаил Федорович

Причины «измены» Шеина видели в присяге, которую он, находясь в плену в Литве, якобы дал королю Сигизмунду III и королевичу Владиславу «на всей их воле» и о которой не объявил царю Михаилу Федоровичу при возвращении из плена. Следованием этому тайному крестному целованию и объясняли преступления воеводы под Смоленском. На самом деле, последний аргумент нужен был только для того, чтобы хоть как-то бросить тень на геройское поведение Михаила Борисовича Шеина во время смоленской обороны 1609–1611 годов. Отменить этой службы было нельзя, а вот очернить, оказалось, можно. Между тем все объясняется просто. Как давно заметил С. М. Соловьев, «защищать город и осаждать — две вещи разные»[316].

Обращает на себя внимание спешка, с которой была совершена казнь боярина Михаила Борисовича Шеина и окольничего Артемия Васильевича Измайлова с сыном Василием: как только «измена» была «прочтена», приговоренных «того ж часу вершили, отсекли им всем трем на пожаре головы»[317]. Судьба крепко связала их общей службой под Смоленском. Так называемый Хронограф Пахомия, отразивший боярскую трактовку событий, писал, что боярин Шеин под Смоленском «от гордости своея на всех воевод и на немецких полковников нача злобитися и их бесчестите, ратных же людей оскорбляти… и аще не бы стайбницы его околничей Артемей Измайлов и сын его Василей кривой удержеваше от гнева того, и он бы, Михайло, в кручине и в гордости своей вскоре скончался»[318]. Сыновья второго воеводы Василий и Семен Измайловы, согласно обвинительным статьям, вели под Смоленском вольготную жизнь, приглашали к себе на стан литовских людей и перебежчиков на службу к польскому и литовскому королю Захара Заруцкого (брата известного предводителя казаков), смольнянина Юрия Потемкина, Ивана Мещеринова. «А ты, Василий, будучи под Смоленском, воровал государю, изменял болше всех», обвиняли старшего из сыновей Артемия Измайлова, с изменниками «пировал и потчевал и дарил и от них подарки с братом своим с Семеном имал и ночевать их у себя унимал, и они… у тебя Василья были и ночевали, а приезжали к тебе с своим кормом и с питьем и провожали тебя Василья до стану и разговаривал с ними о всем, что годно было литовскому королю». Конечно, такие пиры не могли остаться тайной в войске, да и сам Василий Измайлов подливал масла в огонь своей несдержанностью. Еще находясь под Смоленском, и потом, когда царское войско отошло от этой крепости, он во всеуслышание заявлял о непобедимости короля Владислава: «Как де против такого великого государя монарха наше московское плюгавство бьется, каков был царь Иван, и тот де против литовского короля сабли своей не выимывал и с литовским королем не бивался». В этих речах было еще одно преступление, которое царь Михаил Федорович не мог простить Василию Измайлову — глумление над памятью патриарха Филарета: «Да ты же, Василей, услыша про великого государя, блаженныя памяти святейшаго патриарха Филарета Никитича Московскаго и всеа Русии смерть, разговаривал многое воровское непригожее слово, чего и написать не уметь»[319].

Остальные воеводы тоже пострадали. Уже 18 апреля 1634 года, в день объявления приговора царя и Боярской думы о наказании смоленских воевод, были посланы дворяне и дьяки переписывать «опалные дворы» Михаила Борисовича Шеина и Артемия Васильевича Измайлова, а также воевод князя Семена Васильевича Прозоровского, князя Михаила Васильевича Белосельского, а заодно и родного брата Артемия Васильевича Измайлова — Тимофея, ведавшего во время Смоленской войны Казенным двором и не участвовавшего в военных действиях. Но таковы были московские порядки: в случае царской опалы весь род отвечал за деяния провинившегося. Был бит кнутом и отправлен в Сибирь Семен Измайлов. Воевод князя Семена Васильевича Прозоровского и князя Михаила Васильевича Белосельского помиловали, потому что все засвидетельствовали «раденье» к службе одного и болезнь другого.