Михаил Булгаков в Художественном театре

Блюм, конечно, ничего не решал, к тому же его точка зрения была заведомо известной. Владимир Иванович Блюм, писавший разгромные антимхатовские статьи под нежным псевдонимом «Садко», был принципиальным гонителем Художественного театра и всего, что с ним было связано. После премьеры он ринется на театр и автора пьесы с такой яростью, что остроумный Вербицкий, игравший Тальберга, напишет в булгаковский альбом экспромт: «Тщетны выкрики: Автора!.. Браво!.. Но Булгаков не выйдет, пока он как плащ матадора кровавый для свирепого Блюма-быка».

Надо было обратиться к тем, кто решал. Об итогах просмотра немедленно известили А. В. Луначарского. «Вечером Анат[олий] Васильевич] звонил Вас[илию] Васильевичу (Лужскому. — А. С.), но смог снестись только с Марковым. Разговоры и пересуды пошли не только по Театру, но и по театральной Москве. Начались непрерывные звонки в Театр и к отдельным актерам с запросами, как же будет. ‹…› Сегодня в течение дня должно что-то выясниться конкретно». Здесь же, в письме Бокшанской от 18 сентября, важное сообщение о позиции Луначарского: «Анат[олий] Вас[ильевич] хочет, чтобы репетиция была показана ему и всей Коллегии Наркомпроса, а кроме того, властям, которые очень заинтересованы постановкой».

Просмотр был назначен на 23 сентября. Для этого пришлось пойти на крайнюю меру — отменить вечерний спектакль. В зале должны были быть люди, которые днем ходить в театр не имеют возможности.

20 сентября В. В. Лужский записывает в дневнике: «Заседание по поводу того, что же делать, если „Дни Турбиных“ не разрешат, кто будет выступать, что говорить. Говорить будут К. С., Марков, Судаков, Юстинов». Последний, заведующий финансовой частью, должен был, вероятно, обрисовать плачевное материальное положение театра, если «не разрешат».

Накануне репетировали «с вымарками и заменами текст II картины», а утром, в день спектакля, убрали из «Петлюровской сцены» эпизод с портным, которого играл И. Раевский. В это же утро Судаков придумал необходимый апофеоз: «Переделали „Интернационал“ — не утихает, а усиливается».

22 сентября Станиславский обращается к труппе так, как командир обращается к солдатам перед решающим боем: «Серьезные обстоятельства заставляют меня категорически воспретить артистам и служащим театра, не занятым в спектакле „Дни Турбиных“ 23 сентября, находиться среди публики в зрительном зале, фойе и коридорах, как во время спектакля, так и во время антрактов».

Мхатовский спектакль становился общетеатральным событием. 21 сентября Вс. Э. Мейерхольд считает своим долгом написать не очень опытному в таких делах Станиславскому о том, кого следует пригласить на просмотр. Он перечисляет старых большевиков, прилагает листок с их адресами и даже сообщает, что «все перечисленные лица» уже предупреждены о существе предстоящего дела.

В четверг, 23 сентября, в дневнике репетиций появляется краткая запись: «Полная генеральная с публикой.

Смотрят представители [правительства] Союза ССР, прессы, представители Главреперткома, Константин Сергеевич, Высший Совет и режиссерское управление. На сегодняшнем спектакле решается, идет пьеса или нет».

В письме Бокшанской Немировичу-Данченко от 30 сентября протокольная запись обретает живую плоть рассказа очевидца театрального события:

«В последний раз я Вам писала о предполагавшемся общественном показе пьесы. Он состоялся 23-го. Часть билетов была разослана Правительству, остальные же передали в Московский комитет, который и распределял билеты по различным организациям. Театр получил на свою долю 100 билетов — для рассылки друзьям и старикам с семьями. Эта недоступность репетиции еще повысила к ней интерес и усилила разговоры о ней. Театр был переполнен, все, кому были посланы билеты, приехали, решительно все. И с первого же акта начались горячие обсуждения пьесы по всем коридорам и фойе. ‹…› Публика принимала спектакль очень хорошо, часто в середине акта начинались аплодисменты, особенно по адресу Яншина, который действительно прекрасно играет студента Лариосика. Очень большой успех имел на обеих репетициях Прудкин-Шервинский. ‹…›

В антрактах разговоры только о пьесе и об исполнении. Пьеса вызывает споры, иногда невероятно оживленные.

Относительно же игры актеров разногласий никаких. Решительно все, выходя из залы, прежде всего говорят: „Но как играют, как играют!“

В публике было столько известных, знакомых публике лиц, и так они горячо высказывали свои мнения о пьесе, что вокруг них то в одном конце фойе, то в другом, то в коридоре образовывались группы слушателей. ‹…› Как кто-то сказал: летучие митинги… После спектакля предполагалось объединенное заседание Коллегии Наркомпроса и Реперткома для выяснения окончательно вопроса о постановке. Но оно не состоялось. Все спешили разъехаться за поздним временем, за усталостью. Нам же не приходилось настаивать, т. к. Нарком очень уж категорически высказался за пьесу…»

25 сентября в «Нашей газете» публикуется официальное сообщение о разрешении спектакля «Дни Турбиных».