Бунша. Происшествия все ужаснее и ужаснее. Что бы я отдал сейчас, чтобы лично явиться в милицию и заявить о том, что я нашелся. Какое ликование поднялось бы в отделении!
Дьяк
Бунша. Чем дальше, тем хуже!
Милославский. Скажи ему, что мы просим его сюда в срочном порядке.
Бунша. Что вы делаете? В присутствии служителя культа я не могу находиться в комнате, я погиб.
Колокольный звон. Входит патриарх.
Патриарх. Здравствуй, государь, нынешний год и впредь идущие лета! Вострубим, братие, в златокованые трубы! Царь и великий князь, яви нам зрак и образ красен! Царь, в руцех демонов побывавший, возвращается к нам. Подай же тебе, Господи, Самсонову силу, Александрову храбрость. Соломонову мудрость и кротость Давидову! Да славят тя все страны и всякое дыхание человечье и ныне, и присно, во веки веков!
Милославский
Хор запел многолетие. Милославский отдает честь, поет что-то веселое и современное.
Патриарх уходит с дьяком. Дьяк тотчас вбегает в смятении обратно.
Чего еще случилось?
Дьяк. Ох, поношение! У патриарха панагию с груди…
Милославский. Неужто сперли?
Дьяк. Сперли.
Милославский. Ну, уж это какая-то мистика! Что же это у вас делается, ась?
Дьяк. Панагия — золота на четыре угла, яхонт лазоревый, два изумруда…
Милославский. Это безобразие!
Дьяк. Что делать прикажешь, князь? Уж мы воров и за ребра вешаем, а все извести их не можем.
Милославский. Ну зачем же за ребра вешать? Уж тут я прямо скажу, что я против. Это типичный перегиб. С ворами, Федя, если хочешь знать, надо обращаться мягко. Ты ступай к патриарху и как-нибудь так поласковее с ним… утешь его… Что, он очень расстроился?
Дьяк. Столбом стоит.
Милославский. Ну. оно понятно. Большие потрясения от этого бывают. Уж кому, кому, а мне приходилось видеть, в театрах…
Дьяк выбегает.
Бунша. Меня начинают терзать смутные подозрения. У Шпака — костюм, у посла — медальон, у патриарха— панагия…
Милославский. Ты на что намекаешь? Не знаю, как другие, а я лично ничего взять не могу. У меня так устроены… руки… ненормально. Мне в пяти городах снимки с пальцев делали ученые… и все начальники единогласно утверждают, что с такими пальцами человек присвоить чужого не может. Я даже в перчатках стал ходить, так мне это надоело.
Дьяк
Милославский. Э, нет! Этак я из сил выбьюсь. Объявляю перерыв на обед.
Дьяк. Царь трапезовать желает.
Тотчас стольники вносят блюда, за стольниками появляются гусляры.
Милославский. Нет, у них хорошо поставлено дело. В «Метрополе» ждешь, ждешь, пока тебе салатик подадут… Душу вымотают!..
Бунша. Это сон какой-то!
Милославский
Дьяк. Почки заячьи верченые да головы щучьи с чесноком… икра, кормилец… Водка анисовая, приказная, кардамонная, как желаешь.
Милославский. Красота!.. Царь, по стопочке с горячей закуской!..
Бунша пьет.
Дьяк. Услали же, батюшка князь, опричников!
Милославский. И хорошо сделали, что услали, ну их к чертям! Без отвращения вспомнить не могу. Манера у них — сейчас рубить, крошить! Секиры эти… Бандиты они. Федя. Простите, ваше величество, за откровенность, но опричники ваши просто бандиты! Вотр сантэ!
Бунша. Вероятно, под влиянием спиртного напитка нервы мои несколько успокоились.
Милославский. Ну вот. А ты, Федя, что ты там жмешься возле печки? Ты выпей, Федюня, не стесняйся. У нас попросту. Ты мне очень понравился. Я бы без тебя, признаться, как без рук был. Давай с тобой на брудершафт выпьем. Будем дружить с тобой, я тебя выучу в театр ходить… Да, ваше величество, надо будет театр построить.
Бунша. Я уже наметил кое-какие мероприятия и решил, что надо будет начать с учреждения жактов.