Мика и Альфред

Отныне билеты на самолеты во все концы земного шара Альфред заказывал только с помощью Интернета, отели бронировал исключительно через Интернет, все автомобили в наем – по Интернету!

Легальный счет в «Дойче-банке» подвигнул Альфреда еще дальше. Он умолил Мику купить сотовый телефон-компьютер «Нокия-коммуникатор 9110» за тысячу долларов и с трудом и скандалами научил Мику двум-трем необходимым операциям – общению с секретным кодом «Чейз-Манхэттен-банка»…

… Мика полегоньку приканчивал третий стакан водки с томатным соком…

Он поболтал с бывшими и обиженными сотрудниками радио «Свобода», не востребованными на новом месте дислокации – в Праге и оставшимися доживать в Мюнхене, заручился многообещающим согласием одной молоденькой сотрудницы Толстовского фонда завтра заехать к нему домой и, подумывая о том, куда бы на время ее визита спровадить Альфреда, направился к Пете – бармену-шоферу за добавкой.

По пути к стойке бара его перехватила пара голубков, сидевших чуть ли не прижавшись друг к другу, – сотрудница визового отдела консулата России Шурочка, рыхловатая женщина лет сорока, и тощенький, ловкенький харьковский эмигрант, выдававший себя за писателя и действительно достаточно бойко печатающийся в русско-эмигрантской немецкой прессе со своими чудовищными местечковыми хохмочками и претенциозными антистихами…

Как он попал на консульский прием – одному Богу было известно. И одинокой рыхловатой Шурочке.

– Михал Сергеич! – окликнула она Мику. – А у нас к вам дело…

– Слушаю вас, Шурочка, – остановился Мика и молча поклонился харьковскому «литератору».

Уж больно Мике не нравилось все, что печатал этот господинчик!

– Вот хотим с вами посоветоваться, Михал Сергеич, – сказала Шурочка. – Вы все же человек искусства, а мы тут задумали одно мероприятие…

– Вдвоем? – спросил Мика, стараясь твердо стоять на ногах.

– Пока вдвоем, – улыбнулся харьковчанин. – Будете третьим? Разливайте, Шурочка!

Он был очень доволен своей шуткой и даже незаметно положил руку на Шурочкино колено.

– Скоро девятое мая, – торжественно проговорила Шурочка. – День, так сказать, Победы… И вот мы сидим и думаем, как бы это нам получше отпраздновать? А, Михал Сергеич? Посоветуйте…

– Что «отпраздновать»? – тупо спросил Мика. Ему показалось, что он ослышался.

– Ну, День Победы над Германией! – громко сказал харьковчанин, чтобы старенький, пьяненький Поляков мог понять, о чем идет речь.

С явным превосходством энергичного пятидесятилетнего человека, который точно знает, чего он хочет от жизни, он покровительственно улыбнулся этой семидесятилетней развалине и, как ребенку-несмышленышу, не очень грамотно, но четко и раздельно пояснил:

– Имеется в виду тот день, когда мы победили Германию!

Тут вдруг действительно пьяненькое, по очень благодушное состояние Михаила Сергеевича Полякова стало быстро улетучиваться, уступая место зеленовато-лиловой ненависти к этим двоим…

Тело Мики уже охватывал знакомый жар, в висках привычно застучали молоточки, затылок заныл привычной болью и…

БОЖЕ УПАСИ!… ЧТО СО МНОЙ?! НИ ПОД КАКИМ ВИДОМ!… – в панике пронеслось в Микиной голове. – НЕМЕДЛЕННО ВЗЯТЬ СЕБЯ В РУКИ!!! О ГОСПОДИ…

– Это ВЫ победили Германию? – тихо спросил Мика, с трудом выходя из ТОГО состояния, которое еще никого не оставляло в живых… – Вы ХОТИТЕ ПРАЗДНОВАТЬ победу?! Вы оба, приложившие столько сил, пережившие столько унижений, чтобы только попасть в Германию! Вы, Александра Николавна, наверное, весь МИД своим носиком перерыли, чтобы уехать из Москвы сюда в командировку на три года… А какие титанические усилия вы прилагаете сейчас, чтобы остаться здесь на второй сытно-валютный срок?! И вы собираетесь праздновать победу над этой страной?!

Харьковчанин неожиданно попытался проявить характер:

– Позвольте, Михаил Сергеевич!…

– Молчать, дешевка! – негромко приказал ему Мика. В нем всколыхнулись все тюремно-армейские годы, когда он мог себе позволить разговаривать с людьми простым и ясным языком. Чтобы те понимали, что хочет им сказать М. Поляков.

– Ты сейчас жрешь из рук этой Германии, – еще тише проговорил Мика. – Ты ползал на животе перед своим вонючим харьковским ОВИРом – только бы тебя выпустили из России в Германию! Ты же не веришь ни в Бога, ни в черта, понятия не имеешь об иудаизме, а бегаешь в еврейскую общину и, натянув кипу на свои жидкие, засаленные волосенки, торчишь в синагоге, держа молитвенник вверх тормашками, – только чтобы тебя там увидели, только бы не забыли, что ты правоверный еврей! И ты хочешь ПРАЗДНОВАТЬ СВОЮ ПОБЕДУ над Германией, которая платит тебе социальное пособие, дала тебе бесплатную квартиру, обеспечила медицинской страховкой… Из-за чувства вины перед шестью миллионами погибших евреев, к которым ты, бездарность с барахольно-сосисочной идеологией, не имеешь никакого отношения, хоть ты три кипы напялишь на себя! Да, тут ты ПОБЕДИЛ Германию, слов нет…

– Ну зачем же так грубо, Михаил Сергеевич? – пролепетала Шурочка.

Но от ярости Мика даже не услышал ее.