Мик Джаггер

В конце концов Джо и сам стал преподавать в Дартфордской средней — приходил по вторникам вечером и занимался любимым делом: тренировал баскетбольную команду. Хотя бы в этом спорте Майк целиком разделял и отцовский энтузиазм, и отцовское усердие. В баскетболе бегаешь, лавируешь, ловишь, бросаешь, и никто тебя не толкнет в грязь; а что лучше всего, невзирая на терпеливые разъяснения Джо касательно долгой истории этой игры в Великобритании, баскетбол выглядел шикарно, экзотически американским. Самые знаменитые баскетболисты — сплошь чернокожая команда «Гарлем Глобтроттерс», под насвистанную «Sweet Georgia Brown»[25] управлявшая мячом почти магически, — едва ли не впервые показали Майку Джаггеру и бесчисленным британским мальчишкам, что же такое «клевый». Майк стал секретарем школьного баскетбольного общества, сложившегося на тренировках Джо, и ни одной тренировки не пропустил. Друзья его играли в обычных кедах, он же надевал специальные черно-белые парусиновые кроссовки, что не только улучшало игру на поле, но и ослепляло подростковым обувным шиком.

В остальном же он был малозаметным членом школьного коллектива, не вызывал ни особого уважения, ни особого порицания, не подрывал статус-кво, и недюжинный свой ум применял во избежание неприятностей с учителями, которые кидаются губками и крутят уши, а не ради провокаций. Его школьный друг Джон Спинкс вспоминает его как «гуттаперчевого типа», который «куда угодно нагнется, лишь бы не попасть в переделку».

По понятиям середины 1950-х красавцем он не считался. Сексапильность тогда целиком определяли кинозвезды, и мужские архетипы были высоки, мускулисты и с тяжелыми подбородками, с коротко стриженными блестящими волосами: американские звезды боевиков — Джон Уэйн, Рок Хадсон — или британские «офицерские типажи» — Джек Хокинс и Ричард Тодд.[26] Майк, как и его отец, был невысок и так худ, что торчали ребра, хотя, в отличие от Джо, никаких признаков надвигающегося облысения у него не наблюдалось. Волосы его, когда-то рыжеватые, стали мышасто-бурыми и уже не поддавались укрощению.

Самой выдающейся его чертой был рот, который занимал пол-лица, как у некоторых бультерьеров, отчего улыбка выходила буквально от уха до уха, а изогнутые губы поразительной толщины и цвета нуждались в увлажнении языком вдвое больше положенного. У его матери тоже замечательно полные губы — и в великолепной форме, поскольку говорила она много, — но Джо был убежден, что Майк пошел в Джаггеров, и порой извинялся, не вполне шутя, что тому досталось такое наследство.

Его одногодки достигли переходного возраста (да, в Великобритании 1950-х пубертат в самом деле наступал так поздно) и внезапно болезненно увлеклись вопросами одежды, гигиены и сексуальной привлекательности; казалось бы, маленький, тощий и губастый Майк Джаггер особыми преимуществами тут не располагал. И однако же, встречаясь с девочками из запретной девичьей школы, он как-то умудрялся разжигать больше всего улыбок, вспыхнувших щек, хиханек и перешептываний за спиной. «Почти с самого нашего знакомства девчонки за ним табуном ходили, — вспоминает Алан Эзерингтон. — Многие наши друзья были вроде посимпатичнее, но до его успехов им было как до неба. Где он ни появлялся, что бы ни делал, он знал, что в одиночестве не останется».

В то же время его взрослеющее лицо, особенно эти губы, вызывали странное негодование среди мужской части населения; одноклассники дразнили его и издевались, а те, кто постарше, иногда и поколачивали. Не за женственность — его удаль на спортивном поле автоматически вычеркивала такую возможность, — но за проступок гораздо серьезнее. Даже в самых воспитанных и либеральных кругах Великобритании цвел тогда упертый расизм образца девятнадцатого столетия — так называемый цветной барьер. Ученикам Дартфордской средней, как и их родителям, при виде этих толстых губ на ум приходило только одно, и называлось оно однозначно — теперь это отвратительно, тогда было в порядке вещей.

Спустя многие десятилетия, в редкий момент откровенности, он сознался, что во время учебы в Дартфордской средней школе не раз и не два его обзывали «словом на „Н“», то есть «ниггером». Времена, когда такое сравнение ему польстит, наступят еще очень не скоро.

* * *

Тысячи британских мужчин, выросших в 1950-е, — и почти все, кто в шестидесятых царил в поп-культуре, — вспоминают приход американского рок-н-ролла как момент переворота. Майк Джаггер, однако, ничего такого не пережил. В жестко структурированном классовом обществе послевоенной Англии рок-н-ролл поначалу заражал нижние слои, так называемых тедди-боев. На ранних этапах он почти не затронул буржуазию и аристократию, чьи молодые представители взирали на эту музыку, почти разделяя родительское отвращение. В иерархической образовательной системе своих первых завороженных поклонников рок-н-ролл нашел в профессиональных и технических школах. В заведениях, подобных Дартфордской средней, он был, скорее, предметом напыщенных дебатов шестиклассников: «Рок-н-ролл — симптом упадка морали в двадцатом столетии?»