Миграции

Мы хватаем здоровенного мужчину под мышки и волочем по качающейся палубе. Я поскальзываюсь обеими ногами, тяжело падаю. От удара перехватывает дыхание. Я такое помню. Так бывает, когда тонешь. В панике резко втягиваю воздух, пытаясь снова заполнить легкие — не получается. Небо, крутанувшись, рушится на лицо. Рука Аника лежит у меня между ребрами, он повторяет: «Тихо, тихо, не спеши», пока мне не удается вдохнуть, и вот я уже не тону, и мы двигаемся дальше, тащим, скользим и наконец оказываемся внутри у трапа.

— Как спускать будем? — пыхчу я.

Аник танцующим шагом сходит по трапу, исчезает и после неимоверно длинной паузы возвращается с носилками первой помощи. Мы закатываем на них Самуэля, пристегиваем, я тревожусь за его позвоночник, но что теперь поделаешь. Аник спускается на несколько ступенек, подхватывает ноги Самуэля, а потом мы перемещаем носилки вниз, к подножию трапа. Следующая задача — их поднять, кажется, что весят они тысячу тонн, миллион, слишком для меня тяжело, не могу…

— Фрэнни, — спокойно произносит Аник, — на помощь никто не придет, они слишком заняты. Давай, поднимай.

Я киваю, сгибаю колени. Столько силы у меня никогда еще не было, даже когда я была пловчихой — в тюрьме со всеми так, волей-неволей становишься крепким. Мы поднимаем носилки и бредем по коридору. Судно качается, удар о стену, воздух опять вылетает из легких.

— Не останавливайся, — пыхтит Аник, и мы идем дальше, вваливаемся на камбуз и шмякаем носилки на скамью.

— Он не дышит, — пыхчу я. — И пульса, кажется, нет.

— Несу дефибриллятор.

Он слишком долго копается — ищет в шкафу, я пристраиваюсь делать искусственное дыхание, а поскольку Самуэль слишком крупный и лежит слишком высоко, я залезаю на кухонную скамью, обхватываю ногами его широкий торс и изо всех сил начинаю качать грудную клетку. Нет ощущения, что от этого хоть что-то меняется. Он слишком крепко сложен, кости и мышцы слишком надежно защищают сердце — не доберешься. Я снова выдыхаю ему в рот, выдох долгий, и чувствую, как Самуэль подо мной надувается — жутковатое ощущение.

— Живо слезай.

Я спрыгиваю, Аник расстегивает молнию на куртке Самуэля, разрезает рубаху. Помещает маленькие присоски туда, где должно быть сердце. Присоски соединены проводками с черной коробочкой, на ней монитор.

— Ты умеешь им пользоваться? — осведомляюсь я.

— Нет.

— Мне кажется, одну нужно сбоку, другую пониже.

— Откуда ты знаешь?

Я беспомощно пожимаю плечами.

Он колеблется, но потом делает, как я сказала. Прибор начинает заряжаться, мы следим, как зарядка нарастает, наконец вспыхивает зеленая лампочка.

В глазах Аника бешенство. Он тянется к кнопке, но нажать не успевает: не распознав сердцебиения, аппарат срабатывает автоматически. По крупному телу Самуэля проходит электрический разряд. Самуэль тут же превращается в ком мяса и крови. Однако он не умер — не это произошло, не это, — он судорожно вдыхает и возвращается в сознание, я и не думала, что это может произойти так быстро. Он стонет и извергает фонтан рвоты — приходится перекатить его на бок, чтобы он не задохнулся.

— Что за хрень случилась? — интересуется он.

— Без понятия, — отвечаю я. — Тебя хлестнуло тросом, ты вырубился. Сердце у тебя остановилось, Сэм.

Он переворачивается на спину, таращится в потолок. Мы наблюдаем за ним в испуге. Не знаю, какая травма способна вот так вот полностью отключить организм, воображаю, что снова придется вспрыгнуть ему на грудь, снова ее качать, вдувать воздух в холодные губы. Придется, если он отключится снова.

Вместо этого Самуэль произносит:

— Умирая, мы словно тонем в самих себе.

В ответ я смеюсь в изумлении — вот ведь оно как — и заканчиваю:

— Словно захлебываемся в своем сердце.

Самуэль слабым голосом произносит:

— Вы, ирландцы.

А потом закрывает глаза и продолжает дышать.

Улов потерян из-за шторма и порванного кабеля. У Самуэля рваная рана поперек спины от удара тросом. Экипаж вымотался и пал духом — из-за упущенной рыбы, из-за тревоги за Самуэля. Эннис так зол на себя, что вообще перестал разговаривать.

А я?

А я больше не существо в перьях.

Потому что точка, которая показывала, где моя птица, погасла, ее смыло штормом, утянуло в глубины, где уже не отыщешь. Как оно и должно быть.

11

ИРЛАНДИЯ, ЖЕНСКАЯ ТЮРЬМА.

ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД

Я вздрагиваю от каждого звука. Нервы на пределе. Отупение прошло, теперь повсюду острые углы.

Поскольку дело отправлено на доследование, адвокат может посещать меня в любой день недели. Дежурный отводит меня в открытую комнату для встреч, указывает место за столом. Застекленные проемы занимают в высоту почти всю стену, они почти до потолка и приоткрываются лишь на щелочку. Все равно лучше, чем моя камера.