Миграции

Я не сразу понимаю, что она настоящая: мертвая, набитая опилками, прикрепленная к какому-то аппарату — кажется, что она летит. Чайка, белая с серым, и это слишком. Я не могу больше за ним следовать, я отстала. Я встаю и неловко пробираюсь мимо соседей по ряду, вызывая легкий гул неодобрения, но мне все равно — нужно выйти.

Голос его следует за мной:

— В этом семестре мы будем изучать не только анатомию птиц, но и то, как они размножаются, питаются, мигрируют, как все это меняется во времени — и в плохую, и в хорошую сторону — за счет влияния человека.

Дверь захлопывается с тихим стуком — всем внутри наверняка слышно. Я бегу, шлепая сандалиями по линолеуму. Наружу, на солнце, вниз по ступеням туда, где пристегнула свой велосипед. Неподатливыми пальцами открываю кодовый замок, а потом еду на полной скорости — волосы летят за спиной — по мощеным улицам, прямо к морю.

Велосипед стукается о землю, я подпрыгиваю, стягивая обувь, бросаю сандалии на траву, бегу до самой воды, ныряю в нее.

Вот оно, небо. Просоленное и невесомое. Здесь я могу летать.

Я всерьез задумываюсь о том, чтобы не возвращаться. Меня одолело беспокойство — тяжко находиться совсем рядом с домом, где когда-то жили мы с мамой. Я устала от Голуэя. Но работа в университете имеет свою цель: я получила доступ к их компьютерной программе по генеалогии, именно она поможет осуществить мой замысел — отыскать маму.

— Ты опоздала.

— Это мой дар тебе, Марк, — тебе ведь так приятно мне это говорить.

Я запихиваю сумку в шкафчик гардероба, натягиваю комбинезон уборщицы. Марк, похоже, не проникся, так что я хватаю ведро и швабру — и за дело.

— Давай в хранилище пленок.

— Можно я лучше в лаборатории?

— Фрэнни…

— Я сверхурочно поработаю, — обещаю я, выкатывая ведро. — Спасибо!

В мужском туалете биологического корпуса кто-то развел жуткое свинство. Я закрываю нос футболкой и принимаюсь драить, сдерживая рвотные позывы. Когда я выхожу, снаружи дожидаются трое молодых людей, на лицах у них отвращение и даже некоторое возмущение, как будто это я насвинячила. Я прохожу мимо, а они не смотрят мне в глаза, даже в мою сторону не смотрят — это в университете обычное дело. Уборщица будто бы наделена даром невидимости. Я играю в свою игру. Улыбаюсь людям. Они, видимо, по большей части думают, что я немного ку-ку, и торопятся пройти мимо. Впрочем, случается, что мне улыбаются в ответ, и собирать эти улыбки — мое удовольствие.

Открыв дверь электронным ключом, я вхожу в лабораторию. Никого не вижу, что вроде бы ожидаемо, потому как рабочий день закончился, вот только в лаборатории обычно толкутся какие-то нахохленные фанатики, которых не интересует внешний мир, и они туда не рвутся, вне зависимости от времени суток. Свет я не включаю, захожу в тихое прохладное помещение, подсвеченное лишь красноватым мерцанием мониторов охраны. Образцы хранят при еще более низких температурах, в металлических шкафах-рефрижераторах, которые издают шипение, если их открыть или закрыть. Я провожу ладонью по их краям, воображая таящиеся там мелкие сокровища, преодолевая желание заглянуть. Рисковать нельзя: испортишь что — греха не оберешься, поэтому я бреду дальше, подбирая оборудование, брошенное на полу. Почти всю лабораторию занимают столы, уставленные самым разным оборудованием, но есть здесь и полки, а на них — сотни мензурок, пробирок и колб, они слегка посверкивают в неровном полусвете. Я прохожу мимо пустых стекол к насекомым и рептилиям в спиртовом растворе — они меня одновременно и завораживают, и отталкивают. С виду ненастоящие, висят в жидкости без движения. Или, может быть, с виду слишком настоящие.

Смотреть на них легче, чем на птицу утром в аудитории. Могла бы и догадаться заранее: мыслям свойственно воплощаться. Я чуть поворачиваю голову и вижу. Самым уголком глаза.

Я всегда боялась мертвых существ, причем птиц — сильнее всех. Нет ничего страшнее создания, рожденного, чтобы летать, и скованного безжизненностью.

Я отворачиваюсь от белого силуэта и оказываюсь лицом к лицу с человеком. Вскрикиваю:

— Господи!

Рука взлетает к громко стучащему сердцу. Сквозь мрак меня рассматривает профессор.

— Вы — та девушка, которая сегодня выбежала из аудитории, — говорит он. Взгляд скользит к уборочной тележке у двери, возвращается ко мне. — Подойдите.

Я на миг замираю, а он берет меня за локоть и подводит к мертвой чайке. От его бесцеремонного прикосновения во рту пересыхает, однако я из тех людей, которым хочется быть отважными, и чужая отвага меня завораживает. А потом я смотрю на птицу и уже не думаю про его прикосновение, мысли иссякли, кроме одной, которая призывает поскорее уйти. Я двигаюсь к дверям, но он — что удивительно — хватает меня за предплечья и удерживает перед собой, очень крепко, удерживает меня прямо перед тем, чего я так боюсь.

— Не пугайтесь. Тут ничего, только плоть и перья. Он что, не знает? В этом-то вся проблема.

— Откройте глаза.