Миг - и нет меня

— Спасибо за внимание, Рамон, но я, честно говоря, не большой любитель виски, — с улыбкой сказал я, изо всех сил стараясь его не обидеть. По правде говоря, я немного покривил душой: не любил я только ирландское виски, в тех же случаях, когда я все-таки его пил, я предпочитал темное, как торф, виски с Айлея или Джуры, которое чуть заметно отдавало запахом торфа.

Рамон пожал плечами и достал из кармана кубинскую сигару. Он собственноручно обрезал кончик, закурил сигару и протянул мне. Я затянулся — и едва не слетел с кухонного табурета, до того она оказалась крепкой.

— Черт побери, Рамон, это что — сигара с «травкой»? — спросил я, прокашлявшись.

— Нет, это просто хорошая сигара, — ответил он и добавил: — Я хочу, чтобы ты меня понял, Майкл, мы ничего не празднуем и я пришел не для того, чтобы поздравить тебя с успехом. Не скрою: я рад, что ты сделал то, что сделал, но я понимаю — это твои дела, которые не имеют ко мне никакого отношения.

— Да, пожалуй, — согласился я.

— Но с другой стороны, и цели наши совпадают, и, следовательно, ты невольно помогаешь мне. Поэтому не сердись, если я тоже захочу тебе помочь.

— Я вовсе не сержусь, Рамон.

Он кивнул и едва заметно улыбнулся.

— Ладно, плесни мне немного, — сказал я. — Только без льда.

Рамон налил нам по полному стакану, и мы перешли в гостиную, где могли смотреть в окно и разговаривать.

— Мне не нравится другое, — продолжил я. — То, что ты разговариваешь обо мне со своими парнями, обсуждаешь мои дела. Они — не ты, и я им не доверяю. Кастро и Хосе, быть может, неплохие ребята, но остальные… Словом, мне не хочется, чтобы ты говорил обо мне с кем бы то ни было.

Лицо у Района сделалось недовольное и одновременно расстроенное.

— Извини, Майкл, это была моя ошибка. Но пойми и ты: мне нужно было сказать им что-то, чтобы они не думали, будто я совершил глупость, когда взял тебя на работу. Ты прав, порой они действительно ведут себя несдержанно, но я им полностью доверяю, потому что они — семья. Кузены, троюродные братья и так далее… Не беспокойся, они будут молчать.

— Уж ты позаботься, чтобы они молчали, Рамон, — сказал я, пристально глядя на него. — Позаботься как следует.

— О'кей, — ответил он после небольшой паузы.

— О'кей? — повторил я. — Я должен раствориться в этом городе, исчезнуть, и мне совершенно ни к чему, чтобы десятки людей… — Не договорив, я сделал глоток из своего стакана.

— Ты действовал очень хорошо, — мягко сказал Рамон. — Честно говоря, я не думал, что ты возьмешься за дело так круто, но… Это действительно было хорошее начало.

— Хотел бы я знать, как много ты знаешь… — проговорил я.

— Я знаю достаточно, Майкл. Знаю, что наши пути пересеклись лишь на время, потом ты снова пойдешь своей дорогой. Еще я знаю, что ты поможешь мне и ничего за это не попросишь. Но я сам хочу помочь тебе, Майкл, и вовсе не за твои услуги, не за хорошо выполненную работу, а по-дружески. Хочу поддержать тебя и дать тебе денег, чтобы потом ты мог отправиться куда пожелаешь…

— Спасибо.

— Времена меняются, Майкл, и я это чувствую. Перемены буквально носятся в воздухе. Теперь, чтобы выжить, придется действовать во много раз хитрее и осторожнее. Попомни мои слова: еще до конца девяностых все изменится, все будет другим, новым. Я это знаю, и ты тоже знаешь… Билл Клинтон как раз такой человек, что…

— Кто это — Билл Клинтон?

— Черт побери, Майкл, что с тобой?! Клинтон — это президент.

— Соединенных Штатов?

Рамон уставился на меня. Похоже, он никак не мог поверить, что я не шучу, а говорю серьезно.

Мы еще немного посидели у окна, потягивая виски и глядя в темноту за окном. На улице было холодно и дул резкий ветер, от которого стекла в рамах дрожали. Почему-то я чувствовал раздражение.

— Вот что, Рамон, — сказал я наконец, — давай договоримся раз и навсегда: я тебе не лакей и не мальчик на побегушках, и ты не должен говорить твоей шпане, твоим долбаным доминиканским молокососам, будто я на тебя работаю, потому что это не так, понял?

— Майкл, я думал…

— Понял или нет, черт возьми? — перебил я, повысив голос.

— Да, — грустно сказал Рамон.

Он поставил стакан и провел ладонью по макушке. Макушка его была почти что лысой, и жест этот, по-видимому, сохранился у Рамона с прежних времен, когда волосы у него на голове еще росли. Потом Рамон глубоко вздохнул, явно собираясь произнести речь. Я откинулся в кресле и расслабился.