Миг бытия так краток

— Конрад, ты просто не представляешь, как я сожалею. Действительно. Хоть я никогда и не встречалась с ней, я знаю, какие ты должен испытывать чувства, — голос ее поднимался и опускался по гаммам, и я знал — она свято верит в то, что говорит, и поблагодарил и ее тоже.

Хасан подошел ко мне, когда я стоял там, глядя на внезапно вздувшийся и мутный от ила Нил. Мы постояли рядом какое-то время, а потом он сказал:

— Твоя женщина пропала, и у тебя тяжело на сердце. Словами не облегчить этой тяжести, а что написано, то написано. Но пусть будет занесено и то, что я горюю вместе с тобой.

Потом мы постояли еще какое-то время, и он ушел.

Насчет него я не предавался догадкам. Он был единственным лицом, кого можно было не принимать в расчет, хотя машину привела в движение его рука. Он никогда не держал ни на кого зла; никогда не убивал никого задаром. У него не было никаких личных мотивов убить меня. Я был уверен, что его соболезнования вполне искренние. Конечно, мое убийство не имело бы никакого отношения к искренности его чувств в подобном деле. Истинный профессионал должен чтить какую-никакую границу между собой и заданием.

Миштиго не высказал никаких слов сочувствия. У веганцев смерть — время веселья. В духовном плане она означает сагл — завершение, фрагментацию души на маленькие, ощущающие удовольствие корпускулы, рассеивающиеся повсюду для участия в великом вселенском оргазме; а на материальном уровне ее представляет ансакундабадт — церемониальная проверка большей части личных исповедей покойного, зачтение его завещания и разделение его богатства, сопровождаемое пышными пирами, песнопением и возлияниями.

Дос Сантос мне сказал:

— Случившееся с вами очень печально, мой друг. Потерять любимую женщину — все равно что потерять кровь из собственных жил. Горе ваше велико, и его нельзя утишить. Оно — как тлеющий костер, что никак не погаснет. Это печально и ужасно.

— Смерть жестока и темна, — закончил он, и его глаза увлажнились. — Ибо будь ты хоть кто: хоть цыган, хоть еврей, хоть мавр или еще кто, для испанца жертва есть жертва — то, что надо оценивать на одном из тех мистически непонятных уровней, которые мне недоступны.

Затем ко мне подошла Рыжий Парик и сказала:

— Страшно… Сожалею. Нечего больше сказать и сделать, но сожалею.

Я кивнул.

— И я должна вас кое о чем спросить. Но не сейчас. Позже.

— Разумеется, — согласился я и вернулся к наблюдению за рекой.

После того как они все ушли, я думал об этих последних двоих. Они, казалось, сожалели о происшедшем не меньше, чем все прочие, но они наверняка как-то замешаны в деле с големом. Однако я был уверен, что именно Диана кричала, когда голем душил меня, а кричала она Хасану, чтобы тот остановил робота. Оставался только Дон, но у меня к этому времени возникли сильные сомнения, что он когда-нибудь что-либо предпринимал самостоятельно, не посоветовавшись сперва с ней.

Тогда не оставалось никого. И не было никакого очевидного мотива… Все это, конечно, могло быть просто несчастным случаем… Но…

Но меня не покидало чувство, что кто-то хотел меня убить. Я знал, что Хасан не прочь взяться одновременно за два задания, и для разных нанимателей, если не возникало прямого столкновения интересов противоположных сторон.

И это все очень меня радовало. Это давало мне цель, какое-то дело. В любом случае, ничто не вызывает такого желания продолжать жить, как чье-то желание умертвить вас, — желания продолжать жить и найти его, выяснить почему и помешать ему.

* * *

Второй выпад смерть нанесла быстро, и, как бы мне того ни хотелось, я не смог приписать его человеческому посреднику. Это был один из тех трюков глупой судьбы, которые иной раз являются, словно незваные гости к ужину. Однако финал сильно меня озадачил и зародил новые путанные мысли.

Произошло же все примерно так…

Веганец сидел у самой воды этого великого плодородного потока, этого стирателя границ и отца плоскостной геометрии, и делал наброски противоположного берега. Полагаю, если бы он сидел на том берегу, то набрасывал бы этот, но это лишь циничное предположение. На самом деле беспокоило меня то, что он ушел бродить один, спустился к этому теплому топкому месту, никому не сказал куда собирается идти и не взял с собой ничего смертельнее карандаша ТМ.

Тут это и случилось.

Прибитое течением к берегу старое, с оторванной местами корой бревно внезапно перестало быть таковым. В небо взметнулся длинный змеевидный хвост, на другом конце появилась пасть, полная зубов, а масса ножек нашла твердую опору и заработала, как колеса.

Я заорал и схватился за пояс. Миштиго выронил блокнот и дал деру. Однако чудище настигало его, и я поэтому не мог стрелять. Тогда я бросился им навстречу, но к тому времени, когда добрался туда, хищник уже дважды обвился вокруг него, и Миштиго сделался из голубого синим, а ужасные зубы вот-вот были готовы на нем сомкнуться.