Это ничуть не улучшило мне настроение. Помимо всего прочего, у меня теперь возникло отчетливое ощущение, что я как-то подвел Ааза.
– По-моему, нельзя считать это твоей виной, Ааз. Я имею в виду, ты старался изо всех сил и был терпеливее всех, кого я когда-либо знал. Никто не может обучить другого всему, даже если он помнит, чему именно надо учить. У меня есть определенный порог насыщения. После этого мне не усвоить ничего нового, пока не переварю уже полученные знания. И даже тогда – буду честен и скажу прямо – в некоторые вещи я ни за что не поверю, как бы часто ты мне их ни втолковывал. Мне придется просто выяснить это самому. Ремесленник не может винить себя в неумении, если у него дефектный материал.
– Именно так я и думал, – кивнул Ааз. – Мне нельзя постоянно винить во всем себя. С твоей стороны очень проницательно додуматься до этого в твоем возрасте… не пережив того, что пережил я.
– Не так уж трудно додуматься, что я дурак, – с горечью сказал я. – Я все время это знал.
Внезапно я почувствовал себя поднятым в воздух. Я посмотрел мимо кулака Ааза, стиснувшего мне ворот рубашки, вдоль его руки и дальше в его желтые глаза.
– Неверный вывод! – зарычал он, очень походя на себя прежнего. – Тебе полагалось усвоить отнюдь не то, что ты дурак. Ты не дурак, и если бы слушал сказанное мной, то услышал бы, как я только что поздравил тебя с этим.
– Что же тогда… – сумел выдавить я из себя вместе с немногим оставшимся воздухом.
– Суть в том, что случившееся в прошлом не
– А-а-а-а… – только и получилось у меня.
– О! Извини.
Мои ноги ударились оземь, и воздух хлынул обратно мне в легкие.
– Все, что может сделать родитель,
– Разве?
– Совершенно верно. В нас обоих есть сильная жилка отцовства, хотя не знаю, откуда она взялась у тебя, но все, что мы можем сделать, – это приложить максимум усилий. Нам надо помнить, что не следует пытаться взваливать на себя вину за действия других людей… вроде Тананды.
Это снова отрезвило меня.
– Ты об этом знаешь, да?
– Да. Она попросила меня попрощаться с тобой за нее, если не увидит тебя, но полагаю, ты уже знаешь.
Я просто кивнул, не в состоянии говорить.
– Я очень беспокоился, как ты прореагируешь на проблемы с Клади, а когда Тананда решила уехать, я понял – ты воспримешь это тяжело. И попытался найти способ показать тебе, что ты не одинок. Справедливы твои чувства или нет, но они мне понятны.
– Спасибо, Ааз.
– Это хоть как-то помогло?
Я на мгновение задумался.
– Немножко.
Мой партнер снова вздохнул.
– Ну, – проговорил он. – Я пытался. Это самое главное… как мне думается.
– Здорово, ребята. Как живем-можем?
Я поднял глаза и обнаружил весело шагающего к нам Корреша.
– О, привет, Корреш.
– Я думал, вам будет приятно узнать, – объявил тролль, – что я нашел способ спихнуть счет за учиненные сегодня Клади повреждения Синдикату по статье деловых расходов!
– Отлично придумано, Корреш, – тускло обронил Ааз.
– Да. Восхитительно, – промямлил я.
– Эй, – поглядел он на нас, чуть склонив голову набок. – Если уж двое самых завзятых рвачей на Базаре не возбуждаются из-за денег, то, должно быть, что-то стряслось. Давайте-ка выкладывайте. Что вас беспокоит?
– Хочешь сказать ему сам, Ааз?
– Ну…
– Слушайте, это ведь не из-за того, что моя сестричка покидает гнездо, верно? Вот смех-то!
– Ты знаешь? – удивился я.
– И ты, похоже, до крайности расстроен этим, – сказал опасным тоном Ааз.
– Ерунда на постном масле! – воскликнул тролль. – Не понимаю, из-за чего тут расстраиваться. Тананда просто приводит в порядок свои мысли и чувства, вот и все. Она обнаружила, что ей нравится нечто идущее вразрез с ее представлением о самой себе. На это может уйти несколько дней, но она все же разберется, что это еще не конец света. Через это проходят все. Это называется взрослением. Если уж на то пошло, так, по-моему, все чертовски чудесно. Она должна наконец усвоить, что не все остается навек неизменным.
– Ты так думаешь? – Я вдруг начал чувствовать себя лучше.
– Конечно. Да ведь только за время нашего знакомства изменился Ааз, изменился ты, да и я тоже, хотя склонен проявлять это не столь драматично, как вы или сестричка. У вас, ребята, просто тяжелый случай – редкое чувство вины. Вздор! Нельзя, знаете ли, винить во всем себя.
– Это хороший совет. – Я встал и потянулся. – Почему же ты никогда не давал мне такого хорошего совета, партнер?
– Потому что он ясен любому дураку без всяких слов, – прорычал Ааз, но в глазах у него блеснули искорки. Беда лишь в том, что изверг – это вам не любой дурак.