В предлагаемой работе затронуты, конечно, не все мифы о России, а лишь самые ходовые, наиболее вольно порхающие в эфире и печати. У мифов сейчас «господство в воздухе». Мифологии научной (и наукоподобной) я касаться не буду, хотя нельзя не отметить, что свежеизготовленные мифы недолго остаются под обложками монографий, сборников и журналов с тиражами от 200 до 1000 экземпляров.
Совершенно очевидно, что вопрос о мифах — часть более общего и более важного вопроса: что мы знаем о своей стране, знаем ли мы ее? Займись сегодня кто-нибудь частотным анализом словаря отечественной публицистики, он, уверен, вскоре убедился бы, что. «Россия» входит едва ли не в первую дюжину употребляемых пишущими людьми слов. Россия сегодня — главная героиня великого множества умственных упражнений, политических сценариев, художественных плачей и безответственных заявлений, причем каждый автор дает понять, что уж кто-кто, а он знает предмет досконально. Я ничуть не удивился, услышав, например, как телеведущий Ю. Гусман сказал с экрана накануне президентских выборов 1996 года:
Так как каталог мифов велик, для начала рассмотрим два процитированными начнем с последнего.
Сама возможность существования мифа о терпении и покорности русского народа — вещь довольно странная. Спросим у себя хотя бы следующее: чего ради коммунисты создали такую беспримерно мощную карательную машину, такую неслыханную в мировой истории тайную политическую полицию и с их помощью умертвили десятки миллионов своих же сограждан? Неужели из чистого садизма? Вряд ли. Может, с целью уменьшить толчею на стройплощадке коммунизма? Непохоже.
Я слышал, правда, и такой ответ: всякий тоталитаризм держится на поиске врага и устрашении, вот коммунисты и устрашали. Данная гипотеза плохо вписывается в подлинные события советской эпохи. Запугивание действенно, если доводится до сведения каждого. Таким оно было в гражданскую войну, когда большевики печатали в газетах и вывешивали на заборах списки расстрелянных и взятых в заложники. Но когда душегубы начинают действовать предельно скрытно, существование концлагерей (не говоря уже о числе казнимых) становится государственной тайной, репрессии яростно отрицаются, а официальное искусство и идеология изо всех сил изображают счастливую, жизнерадостную и практически бесконфликтную страну, это означает, что запугивание отошло на второй план, а на первом встала другая задача — истреблять тех, кто враждебен воцарившемуся строю, кто сопротивляется либо способен и готов к сопротивлению, кто ждет или предположительно ждет своего часа. С помощью самого чудовищного в истории «профилактического» террора коммунисты тайно ломали потенциал народного сопротивления.
Не ясно ли, что для целей простого устрашения количество жертв этого террора было бесконечно избыточно? Приходится признать: сила карательного действия вполне адекватно отразила силу и потенциал противодействия. Это противодействие редко прорывалось на поверхность, не имело шанса заявить о себе, быть услышанным и увиденным. Чем дальше, тем оно больше становилось подспудным, пассивным, инстинктивным, но коммунисты все равно не смогли его одолеть — ни во времена коллективизации, ни во времена «бригад коммунистического труда». Сколь бы долог ни был путь коммунистов к поражению, этот путь был предопределен именно тотальным «сопротивлением материала».
Загнанное внутрь, сопротивление вылилось в формы неосознанного саботажа, превратив все затеи большевистских вождей в пародию и карикатуру на первоначальный замысел. Оно отразило процесс постепенного тканевого отторжения Россией большевизма из-за их биологической несовместимости. «Сопротивление материала» во всех его формах отменило саму возможность коммунизма. В конечном счете, именно оно — не иностранные армии, как в случае Германии, Италии или Японии — вернуло в Россию свободу.