Показательно, что, например, художнику не нужны толкователи родной страны, он чувствует и знает ее нутряным знанием. Лескова насмешили бы кабинетные домыслы про неспособность к свободе. Бунин брезгливо отбросил бы статью о восточной деспотической империи. Утверждение насчет обскурантизма православной церкви выглядит особенно глупо рядом с таким художественным свидетельством, как «Лето Господне» Шмелева. Что же до Льва Толстого, его отношение к взгляду на русскую историю как на сумму преступлений хорошо видно из процитированного выше высказывания.
Иное дело публицисты и политические писатели — люди, черпающие представления о жизни не столько из самой жизни, сколько друг друга. Скажем, Бердяева можно уважать как персоналиста, как «первофилософа свободы», но когда он обращается к теме России, его взгляд (пусть как бы пылкий, пусть как бы изнутри) — все равно взгляд постороннего. Совсем не удивляет, что на этом направлении сквозная, главная — и прискорбно глупая мысль у него такова:
Не беда, если бы сквозь чужие очки на Россию смотрели одни лишь публицисты. Куда тяжелее по последствиям то, что этот грех был присущ и многим политикам (либеральным политикам) начала века. Считается, что слова Столыпина: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия» были обращены к большевикам. На самом же деле — в основном, к кадетам. Кстати, только люди в чужих очках могли назвать свою организацию, как это сделали кадеты, «Союзом освобождения». О кадетах не скажешь лучше, чем это сделал Александр Солженицын в предисловии к первому тому основанной им серии «Исследования новейшей русской истории». Подчеркивая, как важно чувствовать и проводить различие между истинным либерализмом и радикализмом, он напоминает:
Феномен не остался в далеком прошлом. Большинство вышеупомянутых мифов оказались годны для обличения «проклятого царизма» и были радостно подхвачены большевистскими сочинителями, обогащены советской смердяковщиной, попали в школьные учебники. Когда на излете коммунизма, начиная с 60-х, в СССР стали просачиваться запретные книги из-за рубежа, оказалось, что ветхие идеи продолжают жить и там, хоть и слегка обновленной жизнью. Чем объяснить их долговечность на Западе? Французский философ Ролан Барт, описывая менталитет западноевропейских обывателей, объяснял, что их страх перед русскими сродни тем массовым фобиям, какие вспыхивали (после некоторых фильмов) по отношению к инопланетянам, с той лишь разницей, что страх перед русскими — фактор постоянный. Общественный заказ и логика холодной войны подтолкнули развитие старых мифов на Западе в легко предсказуемом направлении: большевизм изображался как естественное продолжение исторического пути России, от века живущей под знаком вышеупомянутой «парадигмы несвободы».
Прочтя такое, многие наши светлые умы (кое-кто даже окончил школу с золотой медалью) повторили реакцию своих предтеч из прошлого века: взяли под козырек и поныне остаются тверды насчет парадигмы как агат.