Мифы о России и дух нации

Самое ценное в общине, старинная «толока» или «помочь» (т. е. коллективная работа односельчан для выполнения трудной или спешной общей задачи) сохранилась, пишет Зеленин, лишь в форме таких отзвуков, как опахивание деревни при болезнях скота или постройка за один день «обыденного храма» во время моровых язв. «Лишь кое-где у белорусов» сохранилась бесплатная работа соседей в пользу погорельца или немощного. «Нынешние» же (для нас — вековой давности) случаи коллективной работы он описывает так: «Ее устраивают только люди зажиточные, пользующиеся влиянием в обществе. Обычно на толоке людей прельщает обильное угощение, которого у бедняков не бывает. К этому прибавляется и стремление оказать услугу влиятельному человеку. Нередко толока обходится хозяину дороже, нежели найм рабочих». Иногда «работающих привлекает не только угощение, но также и взаимные обязательства, связанные с такими услугами» (т. е. порождая обязательства, каждый вправе рассчитывать на «отработку» в разных формах), и «в обоих случаях работа, в которой участвуют ради более или менее богатого угощения с вином, завершается праздничным пирогом и танцами».[7] Картина, что и говорить, мила воображению, но где тут та община, в которую объединяются ради выживания перед лицом безжалостной природы?

Можно, конечно, объявить приметами такой общины любые этнографические детали быта, порожденные тем, что односельчане имеют общие интересы, должны как-то общаться и взаимодействовать, улаживать споры. Можно объявить ими каждое проявление милосердия к сиротам и вдовам, любые посиделки, где работа совмещена с разговорами и забавами, все развлечения сельской молодежи и т. д. — но такое есть везде в мире, где сельская жизнь еще сохраняется, а говорить об общине оснований давно уже нет.

Так на какую же возлюбленную русским народом вековечную общину ссылаются сегодня наши народоведы? Я теряюсь в догадках. Низовые общественные структуры XIV–XVII веков, удобные власти и поощрявшиеся ею как инструмент извлечения податей и решения государственных задач, включая военные, никакого отношения к «взаимовыручке перед лицом суровой природы» также не имели. Эти структуры — они, кстати, вовсе и не именовались «общиной» — строились по принципу круговой поруки, были рычагом утеснения и контроля. Скажем, «Приговор» (т. е. постановление) Земского собора 1619 года фактически прикреплял посадских людей к месту жительства тем, что уход любого увеличивал размер доли налога оставшихся. Оставалось лишь убегать, что и делалось.

Переход от посошного (в «соху» могло входить разное количество деревень, дворов, людей и пашни) к подворному обложению, а затем к подушной подати должен был, казалось, знаменовать собой окончательную смерть традиционной общины. И в самом деле, все, что напоминало о ней, исчезает из русских правовых актов, пока вдруг ее заново не «открыл» в 1847 ученый немец барон Франц Август фон Гакстгаузен-Аббенбург. Изучая жизнь государственных крестьян, он выяснил, что общность полей (первый признак общины) действительно исчезла «еще в домосковскую эпоху», но «в конце XVIII века под влиянием фискальной политики правительства» возродилась вновь. «В конце XVIII века» — то есть после указа Екатерины II от 19 мая 1769, касавшегося государственных крестьян.

Нет, этот указ не повелевал воскрешать какие-то старозаветные обычаи. Он лишь предписывал, что ответственность за подушные подати ложится не на каждую «душу», а на старост, избираемых этими душами. В случае же образования недоимок и неуплаты их в годовой срок старост и выборных полагалось забирать в города, держать под караулом и употреблять их в городовые работы без платежа, доколе вся недоимка не будет погашена. Такие правила игры понемногу вернули и круговую поруку, и правило, по которому желающий покинуть деревню должен был найти себе заместителя. С годами тяжесть именно подушной подати вернула общность полей (т. е. они стали общей собственностью — подобно тому, как хозяином квартиры в кооперативном доме является не ее житель, а кооператив), а затем и уравнительные «переделы», т. е. перераспределение участков между дворами по требованию кого-то из общинников в зависимости прибавления или убыли едоков. Так что барону осталось лишь приехать и сделать свое этнографическое открытие.