Мифы Ктулху

— Если не считать одного инцидента, я бы сказал, что ни один человек не владел своим разумом лучше, чем Гримлан. Но однажды ночью — дело было в его кабинете — он вдруг будто сошел с ума. Он часами говорил на свою любимую тему — черная магия, — когда его лицо вдруг покрылось зловещим румянцем. Он зарычал: «Почему я сижу здесь и мелю всю эту детскую чепуху? Ритуалы Синто — пернатые змеи — культы вуду, что приносят в жертву младенцев, “безрогих козлят” — культы черного леопарда — ба! Все это лишь прах, который сдует ветер! Они ничто по сравнению с поистине неизведанным — с глубинными тайнами! Ничто, кроме слабого эха из самых недр! Я мог бы рассказать тебе такие вещи, которые взорвут твой жалкий мозг! Мог бы нашептать тебе на ухо имена, которые иссушили бы тебя, как сгоревшую травинку! Что ведомо тебе о Йог-Сототе, Ктулху и их безымянных городах? Ни один подобный номен не принадлежит ни к одной известной тебе мифологии. Даже во сне ты никогда не видел черных циклопических стен Кофа, не дрожал от ядовитых ветров, дующих на Югготе! Но я не стану вываливать на тебя весь объем убийственных знаний, что мне вéдомы. Я не вправе ожидать, что твой ребячий мозг усвоит все, что улавливаю я. Пожил бы ты с мое, повидал бы с мое — падение империй, смерть поколений, — было бы о чем говорить». Его все больше сносило в дебри памяти, безумный взгляд едва ли делал его похожим на благоразумного джентльмена. Однако, поняв мое явное замешательство, он вдруг разразился ужасным, раскатистым смехом. «Боже, — воскликнул он глухим, каким-то совершенно ему не свойственным голосом, — я тебя напугал, да? Но это и неудивительно — в тонком искусстве науки о жизни ты не более чем голый дикарь. Ты думаешь, я стар, да? Ха! Ты, негодяй, упадешь замертво, если я скажу тебе, сколько поколений людей я застал». В эту минуту мне стало так страшно, что я выбежал из его темного дома — и пронзительный, бесноватый гогот старика еще долго преследовал меня. Через несколько дней я получил письмо, в котором он извинялся за свое поведение и прямо — подозрительно прямо — винил в нем злоупотребление гашишем. Я не поверил ни единому его слову, но после некоторого колебания возобновил наши дружеские отношения.

— Звучит как совершеннейшее безумие, — пробормотал я.

— Так и есть, — нерешительно сказал Конрад. — Но, Кирован… ты когда-нибудь встречал человека, знававшего старика Гримлана в его молодые годы?

Я отрицательно покачал головой.

— Я приложил некоторые усилия, чтобы разузнать о нем, не привлекая внимания, — сказал Конрад. — Он живет здесь уже почти двадцать лет — не считая этих его таинственных отлучек, когда он месяцами не появлялся дома. Старожилы до сих пор живо помнят, как он приехал сюда и выкупил старый дом на холме, и все они твердят, что он заметно не постарел за эти годы. Когда он попал сюда, то выглядел как мужчина лет пятидесяти, точно так же, как сейчас, — до самой смерти! Я встретил в Вене старого фон Бенка, который знал Джона Гримлана пятьдесят лет назад, во время учебы в Берлине. Он был удивлен, что старик еще жив, — сказал, что Гримлану и тогда было на вид около пятидесяти лет!

Я недоверчиво рассмеялся, когда понял, что имел в виду Конрад.

— Ну и вздор. Профессору фон Бенку самому за восьмой десяток перевалило. В таком возрасте люди частенько путаются в фактах. Он просто спутал его с кем-то другим. — Пусть эти слова и звучали разумно, на сердце у меня скребли кошки, а волосы на затылке дыбом вставали.

— Быть может. — Конрад развел руками. — А, вот мы и на месте!

Впереди и впрямь зловеще высилась громада особняка. Когда мы подошли к входной двери, порывистый ветер пронесся со стоном сквозь деревья, растущие неподалеку, и снова я вздрогнул, едва заслышав, как хлопочет где-то крыльями нетопырь. Конрад вставил большой ключ в старинный дверной замок; когда мы ступили за порог, мимолетный сквозняк прошел над нами — затхлый и ледяной, будто из-за двери склепа, — нагоняя мурашки.

Мы пробрались через затемненное фойе в кабинет, где Конрад зажег свечу, потому что в доме не было ни газового, ни электрического освещения. Я огляделся, заранее боясь того, что могу увидеть при свете свечи, но комната, украшенная тяжелыми гобеленами и мебелью причудливой восточной отделки, была пуста, если не считать нас двоих.

— Где же… где тело? — спросил я хриплым шепотом — у меня пересохло в горле.

— Наверху, — тихо ответил Конрад. Таинственная тишина дома нервировала и его. — В библиотеке… там он и умер.

Невольно я посмотрел на потолок. Где-то над нашими головами в своем последнем сне лежал одинокий хозяин этого дома, совершенно неподвижный, чье белое лицо застыло в ухмыляющейся посмертной маске. Я запаниковал и изо всех сил пытался не потерять контроль над своими чувствами. Это всего лишь труп старца с дурным нравом, который больше никому не сможет причинить вреда… но этот аргумент показался откровенно жалким — как слова испуганного ребенка, подбадривающего себя.

Я повернулся к Конраду. Он вынул из внутреннего кармана пожелтевший конверт.