Обычно наша теология излагает вещи с точки зрения подвижного сознания: логика Аристотеля утверждает, что
Девятьсот лет спустя великий суфийский мистик аль-Халладж[26], казненный за ересь, выразил ту же мысль, и его тоже за нее распяли. Аль-Халладж выразил мысль, к которой стремятся все мистики: сообщество правоверных существует для того, чтобы воссоединить Того, Кто любит, с тем, кого Он любит, чтобы объединить Вселенную с ее Богом. Он сравнил это с мотыльком и пламенем: мотылек видит огонек и бьется об стекло, возвращается к своим сородичам утром и говорит: «О, какое чудо я видел этой ночью!» Ему отвечают: «От добра добра не ищут». Что же, такова жизнь аскета. Мотылек возвращается к лампе на следующую ночь, пробирается к огню и воссоединяется с предметом своей любви, став пламенем. Аль-Халладж провозглашал, что это и есть цель мистика: полное исчезновение эго в единении с Тем, Кто Один-из-Всех.
Наша собственная традиция не преувеличивает внутреннее ощущение общности с божественным, занимаясь способами установления
Итак, как же вступить в отношения с божественным? В иудаизме для этого нужно быть правоверным иудеем: никто в мире не знает Бога, кроме иудеев, — так сказано в Ветхом Завете. Как стать иудеем? Родиться у еврейской матери. Это не всем дано.
В христианской традиции Христос рассматривается как уникальное Воплощение Бога: он настоящий человек и настоящий Бог. Мы воспринимаем двойственную природу Христа как чудо. Как установить отношения с Иисусом? Пройти обряд крещения и стать прихожанином церкви.
Нынче мы отчуждаемся от нашей божественности. Отчуждаемся и от социального института, утверждающего, что внутри него контактируют с Богом, мы больше не верим в этот институт. Христос воскрес из мертвых, основал Церковь и так далее? А что, если он не воскресал? Был ли он тем, что о нем утверждают? Родился ли он от непорочной девы, являлся ли истинным Богом и реальным человеком одновременно? Предположим, что вы в этом сомневаетесь. У вас отняли правду. Некий институт забрал у мира божественное и заставил вас общаться с Богом через посредников, а теперь этого института не стало, и у вас вообще нет никаких отношений с божественным. Только всеобщее отчуждение.
И тогда приходит старый Свами Сатчитананда[27].
На Востоке каждый должен осознать дуализм своей собственной природы; инкарнация — аватар — это лишь модель, с помощью которой вы можете открыть божественное в себе самом.
Итак, я подчеркиваю это различие, поскольку оно демонстрирует различные ключевые моменты в восточных религиях. Они зависят от исторических обстоятельств — объективной реальности от их особых, конкретных ситуаций. Иудейская традиция основана на понятии особого откровения особых людей в особое время в особом месте; это событие может быть исторически задокументировано. Ну что же, получается, что эти документы можно подвергнуть сомнению.
Христианская традиция строится на идее уникальности Воплощения, на очевидности чудес и основании Церкви и ее постоянства. Эти события должны быть представлены как исторические, поэтому наши символы постоянно и настойчиво апеллируют к историчности.
Мусульманская вера связывает правоверных с Аллахом через мир Мухаммеда, пророка его.
Это может быть приемлемо в отношении института церкви, или Израиля, или ислама, но отвлекает от первичного смысла этих символов, взывающих к вам, к тому, что внутри вас. Поэтому гуру приходят из Индии, а мастера дзен — из Японии: они совмещают все понятия сразу. Они утверждают, что все символы обращены внутрь человека.
В начале своей замечательной книги «Философские течения Индии» Генрих Циммер отмечает, что наша культура столкнулась с кризисом, который произошел в Индии около трех тысяч лет назад: полным разрушением унаследованных мифов. Их больше нельзя было интерпретировать в конкретном ключе, принятом и практически неизбежном в менее развитых обществах. Сейчас мы, подобно индийцам того времени, осознаем, что все мифические силы приходят