Мифы древней Скандинавии

Действия героев эпоса кажутся порой нелепыми до абсурда: Нифлунги и Нибелунги хорошо знают, что их ждет смерть в державе гуннов, но они не только не стремятся избежать судьбы — они делают все, чтобы эта судьба свершилась. Их усилия кажутся чрезмерными — если судьбы избежать невозможно, то зачем произносить клятвы, подтверждающие неотвратимость их решений, и разбивать челн, если известно, что им нельзя будет воспользоваться?

В том то и дело, что верящие в силу судьбы эпические герои стремятся бросить ей вызов единственным возможным для них образом. Они сами идут навстречу судьбе, сознательно выбирают свой путь и тем бросают судьбе вызов.

Герой всегда одинок, он должен принимать решение сам, и эти решения кажутся эгоистичными и даже предательскими по отношению к окружающим героя людям. Но героическая дружба не выдерживает испытаний: Сигурд помогает Гуннару, но тот не может примириться с этими благодеяниями, так как эпический герой не может терпеть рядом с собой другого, более славного подвигами. В этом смысле Сигурд при дворе Гуннара (как и Дитрих Бернский при дворе Этцеля) оказывается почти в таком же ложном положении, в котором пребывал античный Геракл, вынужденный служить трусливому Эфрисфею. Не род и не племя, а индивид становится героем эпоса.

Эпическая трагедия заключается в том, что само служение роду приводит к его гибели. Трагедия Гудрун в том, что она не может мстить за любимого Сигурда, ибо он — из чужого рода: он Вёльсунг, а не Гьюкунг. Но она должна мстить за братьев, и жертвами этой мести должны быть ее дети, ибо они принадлежат к роду убийцы — Атли. Нормы родового строя разрушают сам родовой строй.

Драма Кримхильд — это уже драма знатной дамы рыцарского — феодального — общества. Не род, а семья становится главной ценностью эпохи наряду с новыми связями — феодальными связями вассалов и сеньоров. Братья для Кримхильд теперь не столь близки, как муж: архаический эпический сюжет переворачивается в «Песни о Нибелунгах», и Кримхильд мстит братьям за убитого мужа. Родовые связи ушли в прошлое, и вассалы Этцеля вынуждены сражаться со своими родичами, верные рыцарской — вассальной присяге.

Но что заставляло скальдов и шпильманов слагать эти песни, сюжеты которых способны вызвать содрогание современного читателя? Ответ содержат сами эти песни: бравый шпильман Фолькер поет готовым к бою бургундам; так и норманнские певцы исполняли перед битвой при Гастингсе «Песнь о Роланде». Дело не в том, что отряд храброго Роланда потерпел поражение в Ронсевальском ущелье, — дело в тех подвигах, о которых не забудут потомки.

Конечно, ни у норманнов, ни у немцев не было тех утонченных эстетических представлений, которые выросли из греческой трагедии, и убивающая детей Гудрун не похожа на греческую Медею — ею руководит чувство кровной мести, а не оскорбленное достоинство. Но представления, схожие с античным понятием «катарсис», «очищение» при посредстве страха и сострадания, присутствует в песнях «Эдды». Недаром «Подстрекательство Гудрун» завершается словами:

Пусть у всех ярлов
несчастье пройдет,
пусть жены забудут
печали свои,
когда о горестях
повесть окончится!

Сказания о первых русских князьях: миф и эпос в историческом повествовании

Мифологический мир не исчезает бесследно вместе с родоплеменным строем, мифы впитываются эпосом и хрониками, и сама всемирная история в Библии начинается с мифов о сотворении мира и человека.

Начало русской истории также связано с библейским повествованием и сказаниями о тех князьях, род которых был призван из-за Варяжского моря. Эти сказания бережно хранили сами князья и их дружинники, ибо в дописьменную эпоху устные предания и выполняли роль истории. Такие рассказы призваны были подтверждать законную власть русских князей до тех пор, пока Нестор-летописец (подобно готскому историку Иордану или франку Григорию Турскому) не записал их в «Повести временных лет», откуда они попали в другие русские летописи и дожили до «Истории» Татищева.

Эти предания, начиная с легенды о призвании трех братьев-варягов, по сюжетам очень напоминают записанные Снорри саги о норвежских королях, история которых тоже началась с прихода трех заморских братьев. Сказания о первых русских князьях называют даже «варяжскими сагами», но это наименование неточно: по стилю они не похожи на саги, и рассказывались они по-русски, ибо варяги быстро перешли на русский — славянский — язык, и только имена князей напоминают об их скандинавском происхождении.