Мифогенная любовь каст, том 2

Дверь тут же распахнулась. Яркий свет наполнял купе. Дунаев успел заметить нарядный столик, с белой скатертью, на нем зеленую бутылку шампанского и синие бутылки с нарзаном, ярко-красную икру в миске… Вокруг столика — несколько советских офицеров, тесно сидящих плечом к плечу на железнодорожных койках. Сверкание сапог, портупей, погон… Тут же кто-то вскочил и заключил парторга в объятия. От обнимающего пахнуло алкоголем, махоркой…

— Дунай, ебать все грибы! — заорал знакомый пьяный голос, и парторг узнал Поручика.

Тут же он признал и остальных, бросившихся к нему с радостными восклицаниями. Это были его соратники по диверсионной группе. Все под изрядным градусом и, судя по униформам, в изрядных чинах. Униформы на всех новенькие, с иголочки, да так ладно пригнаны и сшиты, что казалось, сшил их отличный военный портной, давно уже (может, с царских времен) обшивающий весь Генштаб.

Не обделены были друзья Дунаева и орденами. Особенно густо покрывали они грудь Максимки — Дунаев различил какие-то даже экзотические, с гербами неизвестных стран.

Тут же хлопнула шампанская пробка, и пена хлынула на скатерть, на чьи-то галифе. Дунаеву уже наполняли бокал, крича «Штрафную! Штрафную!».

«Штрафная», выпитая одним махом, сразу же сильно ударила в голову всеми своими пузырями. Парторг сел между поручиком и Радным, которые тесно обхватили его за плечи. Ему дали закусить чистой икрой и тут же налили вторую.

— Товарищи! — поднялся с бутылкой в руках Бессмертный. — Сегодня двадцать первое декабря. День рождения товарища Сталина. Предлагаю тост: за Сталина!

— За Сталина! — заорали все и стали беспорядочно чокаться. Поручик при этом чуть не упал.

— У меня второй тост! — крикнул Поручик, пытаясь снова наполнить бокалы (давно Дунаев его не видел таким пьяным). — За прекрасных дам!

— Ура! За дам! За прекрасных дам! — подхватили вокруг воодушевленные, обессмыслившиеся голоса. И все стали чокаться как бешеные, безжалостно расплескивая содержимое бокалов.

«Кажется, они за это время совсем поглупели, — подумал Дунаев. — Ну да и не мудрено: четыре месяца гармошкой. После такого всякий ум потеряет. Синяя и не из таких мозги вытрясет».

Словно отвечая на его мысли, кто-то закричал:

— За Синюю!

— За Синюю! За Синюю! — зазвенели в купе опизденевшие голоса.

Бокал, выпитый за Синюю, оказался для Дунаева четвертым по счету. Вроде бы он только что вошел в это тесное, сверкающее всеми лампами и зеркалами купе. И вот, не прошло и пяти минут, в стельку пьян. А ему наливали уже пятый бокал. И шестой… Тосты сыпались, как снежные комья. Максимка предложил пить за советских насекомых, причем каждой из пьющих обязан был опрокинуть по три бокала за советских насекомых, потому что насекомых много.

Дальше все перемешалось, накренилось. Уже казалось, что поезд ползет по отвесному склону. И Дунаев удивлялся, почему предметы не падают набок. Откуда-то появлялись новые и новые бутылки шампанского.

— Жопастое! Жопастое! — радостно и плотоядно кричало все застолье, тыча пальцами в толстостенные вогнутые донца бутылок.

— За тех, кто ебет фашистюгу отверткой! — взвизгнул Максимка, опрокинув полный бокал, затем схватил со стола бутылку и хуйнул в зеркало.