Миф в слове и поэтика сказки. Мифология, язык и фольклор как древней шие матрицы культуры

Современные исследователи древнейших семиотических систем, рассматривая вопрос о генезисе ритуала, мифа и языка, убедительно показали, что «ритуальное действие было первым семиотическим процессом, на основе которого формировались мифологические представления и язык» [37, 50]. Рудименты мифологического сознания и архаических ритуальных практик можно обнаружить не только в виде устойчивых выражений и древнейших языковых формул, но и, казалось бы, на «пустом месте», в таком, например, явлении, как полисемия.

Так, у глагола гулять в современном русском языке можно выделить три основных значения: 1) ‘ходить для отдыха, удовольствия, прогуливаться’; 2) ‘веселиться, развлекаться, кутить’; 3) ‘распутничать, вести беспорядочную половую жизнь’. С точки зрения современного сознания наиболее нейтральным, основным, контекстуально свободным является первое значение. Именно семантика совершения променада всплывает в памяти носителя современного русского языка при произнесении слова гулять. Однако, как известно, подобные индивидуальные прогулки – явление относительно позднее. Еще в XIX веке даже в городах люди гуляли коллективно, в традиционных местах массовых народных гуляний по определенным маршрутам (чаще всего круговым) и в определенное время (обычно праздничное). Упоминания о таких гуляниях можно легко найти в произведениях Н. Гоголя, А. Островского, Н. Лескова, А. Чехова и других.

Гуляние – это всегда коллективное шествие. Даже в тех случаях, когда человек выходит на гуляние в одиночку, без спутника, присутствие других участников шествия является для него важным и значительным фактором. Вряд ли можно сказать об этом лучше Гоголя:

Едва только взойдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем. Хотя бы имел какое-нибудь нужное, необходимое дело, но, взошедши на него, верно позабудешь о всяком деле. Здесь единственное место, где показываются люди не по необходимости, куда не загнала их надобность и меркантильный интерес, объемлющий весь Петербург. Кажется, человек, встреченный на Невском проспекте, менее эгоист, нежели в Морской, Гороховой, Литейной, Мещанской и других улицах, где жадность, и корысть, и надобность выражаются на идущих и летящих каретах и на дрожках. Невский проспект есть всеобщая коммуникация Петербурга. Здесь житель Петербургской или Выборгской части, несколько лет не бывавший у своего приятеля на песках или у Московской заставы, может быть уверен, что встретится с ним непременно. Никакой адрес-календарь и справочное бюро не доставят такого верного известия, как Невский проспект. Всемогущий Невский проспект! Единственное развлечение бедного на гулянье Петербурга! Как чисто подметены его тротуары, и, боже, сколько ног оставило на нем следы свои! И неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестью которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный, легкий, как дым, башмачок молоденькой дамы, оборачивающей свою головку к блестящим окнам магазина, как подсолнечник к солнцу, и гремящая сабля исполненного надежд прапорщика, проводящая по нем резкую царапину, – все вымещает на нем могущество силы или могущество слабости [Г., II, 5–6].