Миф об идеальном мужчине

– Им нужно было убить и тебя, и Сергея до того, как вас начнут искать адвокаты, только тогда это не вызвало бы подозрений. Нет человека и нет, мало ли что. Они очень торопились потому, что завещание вступает в силу с будущего понедельника, а я узнал об этом от своего осведомителя только сегодня днем и понял, что он непременно постарается прикончить тебя, пока ты на работе, ведь после работы я забирал тебя и увозил, об этом наверняка соглядатаи ему доложили. Он должен был знать о тебе все, вот почему и за тобой, и за Сергеем так долго следили. Он должен был быть уверен, что это именно вы, вот почему у тебя утащили паспорт. Он должен был в точности знать ваше расписание и привычки. Он ненавидел вас так остро, что даже не понимал, почему убить вас – это плохо. Я ему чуть в морду не вмазал, – сказал Андрей, опустив глаза, чтобы не смотреть на Клавдию.

Он врал потому, что на самом деле вмазал.

– Подожди, Андрей, – попросила Клавдия. – Но он же… брат. Он же наш брат…

Она выговорила слово “брат” осторожно, как будто попробовала на вкус.

– Это для него не имело значения. Имело значение только то, в чем убедила его мать, – что вы виноваты в том, что Илларион ушел из семьи и некоторое время не возвращался обратно. И что с вами никак нельзя делиться отцовским наследством. А оно, как я понимаю, огромное…

Он выбросил окурок в раковину, чего никогда не делал, и уставился в темное окно.

– Я увидел фотографию Рогожской в альбоме у Ирины Мерцаловой, вдовы твоего брата. Она сказала мне, что эту фотографию маленький Сережа зачем-то захватил из дома, когда его забирали в интернат. А потом я увидел эту женщину в твоей аптеке и долго не мог вспомнить, где я ее мог видеть раньше, а потом вспомнил… Ее сын так ненавидел Сергея, что даже убил его собаку, доброго, бестолкового, старого колли. И не забыл о том, что мы тоже придем с собакой, – обработал чем-то ноги, чтобы наша собака не взяла след. Я же говорю, химик он превосходный. Научным институтом руководил…

– Что с ним теперь будет?

Андрей оторвался от созерцания своего отражения в темном стекле и неохотно пожал плечами.

– Я хочу увидеть своих племянников, – сказала Клавдия твердо. – И свою… сноху. Ты меня отвезешь?

* * *

– Ну почему, Андрей?! – Она даже руки к груди прижала, как будто умоляя его. – Но почему ты не хочешь?

Он готов был немедленно задушить ее.

– Я хочу!! – заорал он. – Но не могу! Ты понимаешь это или нет?! Я три часа объясняю тебе положение дел, а ты меня ни черта не слушаешь!

– Да как же я могу тебя слушать, если ты несешь какую-то чушь! При чем здесь мои деньги?!

– При том, – сказал он, вдруг ужасно устав. – Дело не в том, что я благороден без меры. Дело в том, что у тебя теперь будет совсем другая жизнь и я тебе в этой жизни буду не нужен! Тем более в качестве мужа!

– Откуда ты знаешь? – спросила она с возмущением. – Ну откуда? Ты что, уже был женат на мне?

– Не на тебе, но был, – признался он и, глянув в ее дрогнувшее лицо, сказал помягче: – Ты теперь богатая женщина, Клава. Даже не просто богатая, а очень, очень богатая. У тебя, видишь, даже дом на Мальте имеется.

Даже если ты поделишь свои деньги с Ириной и пацанами…

– Уже поделила.

– Все равно ты осталась очень богатой женщиной. Сейчас тебе, может быть, и кажется, что я тебе нужен, но очень скоро наши образы жизни перестанут… совпадать. Я не хочу этого ждать. Я не хочу с тобой разводиться, когда ты встретишь и полюбишь кого-нибудь более тебе подходящего. У меня нет на это времени и душевных сил. – Он отвернулся. – Так что вопрос закрыт. Я на тебе не женюсь.

– Ты просто… просто… – Глаза у Клавдии налились слезами. – Ты просто подлец, Ларионов. Я люблю тебя. Мне тридцать один год, и я в полном рассудке. Не знаю, что ты там пророчишь и кого я должна, по плану, встретить, кто больше мне подойдет, но я люблю тебя, хочу жить с тобой и родить тебе детей, чтобы у Вани с Гришкой были еще братья или сестры. Чтобы у нас была нормальная семья, с бабушками, дедушками, тетками, дядьями, днями рождения в Отрадном и плюшками по воскресеньям. Это что, преступление?

– Это не преступление, – ответил он.

Кажется, впервые в жизни после переходного возраста у него закололо под лопаткой от страха. Он тоже хотел всего этого, но не мог себе этого позволить. По крайней мере не с ней, теперешней.

Она загнала его в угол, и, как выбраться оттуда, он не знал. Он был совершенно уверен, что ей, богатой и защищенной, он не нужен. Не может быть нужен. У него всегда будет одна и та же напряженная, отнимающая все силы и время работа, на которой он ни черта не заработает, кроме разве что еще нескольких ранений. Он будет поздно приходить, думать на кухне свои думы, таскаться на работу по выходным, оставлять ее одну, а для нее теперь существует миллион новых возможностей, которых не существовало раньше, и эти нереализованные возможности стеной встанут между ними.

Даже мысли об этом он не мог вынести потому, что любил ее.