Миф об идеальном мужчине

Открытка с лютиками – поздравление маме на Восьмое марта. Еще одна старая открытка с неестественно красивой женщиной. Подцепив ее за уголок, Андрей вытащил эту открытку. Интересно, какого она года выпуска? По виду гораздо старше Сергея Мерцалова.

Все верно, открытка была начала пятидесятых годов, и у женщины, изображенной на ней, даже оказалось имя. Ее звали Наталья Рогожская. Интересно, кем она была, тогдашняя знаменитость? Актриса? Певица? И как она попала в альбом?

Продолжая рассеянно изучать фотографию, Андрей набрал номер.

– Ирина Николаевна, – заговорил он, терпеливо дослушав автоответчик, – это снова Ларионов.

– Да? – спросила она. – Я слушаю вас, Андрей.

– Спасибо вам за альбомы, – поблагодарил он неловко. – Они уже у меня. Вы не знаете, откуда у вас в альбоме такая… типографская фотография Натальи Рогожской? И кто она такая? Я о такой актрисе не слышал даже.

– Она была не актриса, – сказала Ирина. – Она была певица. Пела в оперетте и, говорят, была знамени – та. Мои родители, например, ее очень хорошо помнят. А в альбоме она оказалась… Это Сережина фотография, Андрей. Она у него была в детдоме. Единственное, что осталось у него от настоящей семьи. Так он мне, по крайней мере, рассказывал. Он долгое время был уверен, что она его настоящая мать, но она, конечно, никакого отношения к нему не имела….

– Откуда это известно? – перебил Андрей.

– Лидия Петровна и Леонид Андреевич, прежде чем усыновить Сережку, целое расследование провели, и Наталья Рогожская оказалась совсем ни при чем.

– А кто при чем? – спросил Андрей.

– Мы так и не узнали, Андрей. Его мать умерла, а про отца вообще никаких данных. Наверное, эта фотография была у них дома и он, маленький, почему-то схватил ее, когда его увозили… в детдом. Он любил ее и берег, как ребенок бережет медведя, с которым спал в детстве.

– Понятно, – сказал Андрей. – Понятно, спасибо… Клавдия Ковалева тоже выяснила, что ее мать умерла, а про отца сведений никаких нет.

Андрей бросил фотографию на стол и поднялся, чтобы включить чайник. Что-то опять захотелось кипятку.

Дождь не переставая шелестел за окнами, и было пасмурно, сумрачно, маетно. Серые тени скользили по комнате и пропадали в углах. Опершись руками о подоконник, Андрей смотрел вниз, во двор и ждал, когда закипит чайник. Чайник уютно, по-домашнему шумел, и в прокуренной выстуженной комнате становилось теплее.

Скорей бы выходные, что ли…

Андрей налил кипятка в кружку и посмотрел с тоской. Пить кипяток было противно, но больше пить было нечего. Осторожно держа кружку, он повернулся, чтобы идти к столу, и замер. Фотография на столе в сером предвечернем свете видоизменилась, изображение как будто поплыло, смялось, и Андрей увидел то, чего никак не мог увидеть раньше.

Он обжегся, замычал, ткнул кружку на подоконник и посмотрел еще раз. Он был уверен, что не ошибается.

– Черт возьми, – сказал он сам себе и поднял фотографию к глазам. – Вот черт возьми…

* * *

Клавдия сидела и распечатывала на компьютере латинские названия лекарств, чтобы потом их можно было приделать на выдвижные ящики. Ее смена закончилась два часа назад, но, строго следуя Андреевым инструкциям, она не ушла, а уселась за работу, до которой ни у кого не доходили руки. И не дошли бы, если б не Ларионов и его распоряжение.

Клавдия печатала, изредка сверяясь с длиннющим списком, вздыхала и думала об Андрее.

Он неизвестно зачем позвонил ей утром, он сказал ей, что приедет и заберет ее, и она целый день осторожно нюхала воротник его свитера, в который была одета. Воротник очень слабо, почти неслышно, пах Андреем, и Клавдию это радовало.

– К телефону, Клава, – крикнула пробегавшая мимо заместительница Наталья Васильевна. – В зал, к телефону, Клава!

Клавдия вздрогнула и уронила на пол списки, в которые смотрела.

Ларионов. Неужели Андрей? Больше вроде и некому…

– Да! – сказала она в трубку. – Я слушаю!

И отвернулась от Лиды, которая улыбалась ее поспешности и явно прислушивалась.

– Клава, это я, – сказал в трубке страдающий Танин голос. – Я только приехала, еще даже в ванну не влезла. Ты как?

Клавдия была так разочарована, что ей стало стыдно. Танька десять с лишним лет была ее самой лучшей подругой, а она, Клавдия, даже не может себя заставить обрадоваться!

– Ау! Клава! – позвала из трубки Танька. – Что с тобой? Или это не ты?

– Это я, – призналась Клавдия, – и со мной ничего. У меня вчера опять сумку отняли и обратно уже не вернули. В сумке был паспорт. Твой брат сказал, что паспорт здесь имеет первоочередное значение.

– Что? – переспросила Таня. – Ты что? Бредишь, Ковалева? Опять сумка? И на этот раз еще и паспорт?!

– Да, – сказал Клавдия. – Он меня толкнул, я упала, разбила коленки, вымочила куртку, порвала джинсы и долго валялась в луже. Толкнул, конечно, не брат, а жулик.

– Ну ты даешь! – сказала Таня с восхищением. – И что Ларионов говорит?

– Говорит – надо подумать, – сказала Клавдия.