Он толком не понимает этого слова, хотя делает вид, что понимает. Он знает, что это слово – приятное. Что его так хвалят. Отец смеется, а мать улыбается со сдержанной королевской гордостью.
Он знает, что сегодня – праздник, что на Красной площади будет что-то необыкновенное, интересное, огромное.
С трибуны отлично видно бесконечное, волнующееся, радостно-возбужденное море людей внизу, вливающихся сюда с широченной улицы – он еще не знает, как она называется, – и пропадающих с другой стороны нарядной площади.
Долгое время он был уверен, что они пропадают в реке, что они собираются здесь каждый год, чтобы пройти перед глазами у тех, кто стоит на трибунах, и потом тонут.
Играет музыка, хлопают на ветру флаги, на голых ветках накручены белые бумажные цветы.
Какая красота!
Неимоверно усиленный, неземной, огромной голос что-то все повторяет и повторяет, и он пытается рассмотреть, где именно спрятан этот голос, и ему кажется, что голос висит над площадью, как всевидящее око на одной из отцовских картин, которую он, маленький, боялся.
К отцу постоянно подходят люди, такие же красивые и огромные, как он, они здороваются, смеются, жмут руки отцу и ему, иногда зачем-то кидают его вверх, а потом ловят и ставят на место.
Ему это не нравится. Ему не нравится, когда кто-то, кроме отца и матери, прикасается к нему.
“Ура-а-а!!!” – кричит распластанный над площадью голос, и весь людской океан, текущий в гранитных берегах трибун, подхватывает его, увеличивает до каких-то невероятных размеров и как будто вышвыривает к реке.
Он прижимается к отцу.
“Ты что? – отец наклоняется к нему – Испугался, заяц? Не пугайся. Они просто радуются и от этого кричат. Что ты?”
Они кричат, когда радуются, так он понимает его слова. Мы не кричим. Мы стоим на трибуне, и они кричат, когда идут мимо нас. Они радуются, а мы на них смотрим.
Вечером будут гости, и мать в необыкновенной красоты платье будет играть на рояле и петь, а все будут восхищенно аплодировать, а потом отец будет танцевать с ней, а гости вокруг будут шептаться о том, что они – очень красивая пара…
Он открыл глаза и вытер мокрые щеки.
Он давно уже вырос, но воспоминания волнуют его, как сентиментального мальчишку.
Ну и пусть. Даже у самых великих могут быть слабости. Они есть и у него, это только подтверждает, что он – человек.
* * *Женька его не послушался.
Он понял это в тот же вечер, позвонив на мобильный. Мобильный не отвечал, и Юрий Петрович слегка встревожился. Он перезвонил его секретарше и скучным начальственным тоном приказал соединить. По-быстрому.
– А его нет! – как-то даже злорадно ответила секретарша.
– Когда будет? – спросил Юрий Петрович, чувствуя, как внезапно и необратимо похолодело сердце.
– Неизвестно! – ответила секретарша все тем же злорадно-почтительным тоном. – Он уехал в командировку.
– В какую командировку? – понимая, что случи лось самое плохое, выдавил Юрий Петрович.