Миф о вечной империи и Третий рейх

Путаница в политических понятиях является всего лишь выражением беспорядка в нашей жизни. Мы путаем демократию с демагогией, аристократию с олигархией, федерализм с партикуляризмом, единство с централизмом, свободу с либерализмом, «благоразумие» с рассудительностью, монархию с суверенным руководством, нацию с массами. Схожим образом мы путаем консервативную идею с ее выродившейся политической формой. Мы путаем консерватизм с реакцией. Этому заблуждению более ста лет. Это заблуждение существует с тех времен, когда консерватизм сам откликнулся на собственный же призыв стать обскурантистским движением, а европейские государственные деятели стали высказывать от его имени идеи, которые стражи порядка тут же деформировали. Они превратили консерватизм в карикатурного жандарма, казака с нагайкой, в полицейского, который приходит для того, чтобы взыскать с человека его гражданский долг. Эта реакционность повсюду использовала силу, чтобы подменить явно не достававшую ей духовность. Так происходило в Австрии, когда стареющая империя стала блеклой идеей, цветом и морщинами меттерниховского лика, но все равно стремилась сохранить свой престиж, на который не имела никакого права. Так происходило во Франции времен Реставрации, когда у Полиньяка была лишь одна политическая забота — как бы искоренить все новореволюционные устремления. Не важно, подразумеваем ли мы секту Сен-Симона, которая из утопии создала религию, а ее адепты устраивали в латинском квартале свои ребяческие богослужения, или же имеем в виду более опасные «реформистские банкеты», которые проложили путь на баррикады. В России это делало Третье Отделение и антинигилистская бюрократия, которая, ссылая студентов в Сибирь, возводила их в ранг мучеников. Вероятно, то же самое, хотя и в меньшей степени, можно было наблюдать в Пруссии, которая как реакционное государство оставалась консервативно организованным построением. Но ни до, ни после потрясающего года она не заслужила репутации самого ужасного порождения реакции.

Консервативная идея базируется на власти, а не на силе. Обыкновение путать силу и власть в конце концов приводит к невольной привычке не делать никакого различия между консерватизмом и реакцией. Силу применяют реакционеры, ее используют революционеры. В этом они находят точку соприкосновения. Реакционеры нуждаются в силе и злоупотребляют ей как единственным средством сохранения власти, когда их банальная мудрость подходит к концу. Революционеры стремятся захватить власть, которая для них является силой хотя бы потому, что они не понимают, как ее применить. Их власть является узурпацией, незаконным притязанием. Консерватизм же, напротив, стремится получить власть; власть, которая достается ему не откуда-то извне, а приходит изнутри. Эта власть выше людей, народов, сословий, привычек и общественных учреждений, из коих она создает фундамент консолидирующей идеи, которая передается по сверхличностному праву и обладает надвременным вечным значением.

Эта власть могла бы быть чисто духовным служением, если бы она не была вынуждена считаться с человеческим несовершенством. Только опыт научил консерватизм политическому общению с людьми и народами. Он сохранял сословия, обычаи, общественные учреждения, дабы власть была превыше их. Консерватизм отдает себе отчет о сроке существования вещей. Ибо он закон, который управляет миром, игнорируя скоротечные изменения. Реакционная идея также признает этот закон. Однако она превращает его в обыкновение, которому соответствуют внешние формы. Она жаждет, чтобы они никогда не кончались. Революционные идеи вообще не обращают внимания на подобные вещи. В качестве мирового принципа они признают мнимый закон катастрофы. Консерватизм знает, что имеются вещи, которые всегда останутся таковыми же, Это человеческие дела: духовность, половое влечение, экономические и государственные вопросы. Величайшими фактами в истории человечества остаются любовь, ненависть, голод, которые делают людей изобретательными, манящий риск, предприимчивость, открытия, столкновения с другими людьми и народами, торговля и конкуренция, воля, честолюбие, инстинкт власти. Над всеми этим преходящими переменами царит надвременное постоянство, которое включает их в себя, подобно тому, как пространство включает в себя время.