Другие сословники, однако, считали, что землевладение заменило обязательную прежде государственную службу, которая была «отличительным признаком дворянского звания»{178}. Представление о себе как землевладельце-джентльмене был до некоторой степени результатом ярко выраженной, одновременно спонтанной и поощряемой государством, тенденции российских дворян с XVIII в. заимствовать стиль жизни и правовой статус (но не политическую автономию) западной аристократии. Хотя защитники привилегий не уставали настаивать на совершенной уникальности межсословных отношений в России, сами они были в плену заимствованной на Западе концепции благородного сословия. Но на Западе «существенное значение» дворянства коренилось в том, что «на протяжении тысячи лет основанием для привилегированного статуса дворянина являлись руководство, защита и ответственность за крестьян, живущих на территории его феодального владения»{179}. В России же до 1861 г. привилегированное положение дворянства, включая его монопольное право на владение землей и людьми, покоилось на его службе самодержавию. Но к концу XIX в. служебная роль первого сословия стала существенно менее значимой, и дворяне-землевладельцы все реже всецело посвящали себя государственной службе (см. гл. 6). При этом дворянство сохранило не только достаточно земли, чтобы удерживать господствующие позиции в сельском мире, но и систему корпоративных учреждений, полноправное участие в которых всегда было обусловлено владением землей. Несмотря на всю оригинальность своего исторического пути, русские дворяне-землевладельцы в конце концов оказались, в некоторых отношениях, в положении, аналогичном положению благородного западной знати.
Поскольку в сознании сословников основной характеристикой первого сословия стало владение землей, главная задача свелась к тому, чтобы остановить процесс обезземеливания дворянства. Прогностические расчеты, основанные на сложившихся темпах сокращения дворянских земель, показывали, что в России этот вид землевладения сойдет на нет к 1920, 1950 или 1966 г., по различным прогнозам{180}. Самым прямым путем к предотвращению этой угрозы было восстановить в какой-то форме существовавшие до 1861 г. ограничения на торговлю землей. Защитники привилегий не уставали осуждать превращение земли в обычный товар, сделавшее ее предметом спекулятивной наживы для купцов и кулаков, и превозносили традиционное воззрение на «землю как на средство обеспечения
Чтобы предотвратить появление безземельного сельского пролетариата, в 1893 г. правительство приняло закон, согласно которому крестьянские наделы нельзя было отдавать в залог под кредит, а полностью выкупленные наделы можно было продать только другому члену той же крестьянской общины или кому-то, кто соглашался стать ее членом{182}. Публицисты Семенов и Елишев, ссылаясь на закон 1893 г. как на удачное решение вопроса, требовали такого же запрета на продажу дворянских земель недворянам. Подобный запрет, инициированный Пазухиным, был уже предложен в 1889 г. дворянским собранием Симбирской губернии и обсуждался в дворянских собраниях других губерний{183}. Содержавшее аналогичное требование ходатайство Тульского дворянского собрания рассматривалось Особой комиссией под председательством Н. С. Абазы, которая в 1891–1895 гг. изучала различные пути укрепления дворянского землевладения.
Идея запрета перехода дворянских земель в руки представителей низших сословий, несмотря на привлекательность ее простоты и наглядности, грозила возникновением ряда крупных проблем и была отвергнута как комиссией Абазы, так и Особым совещанием по делам дворянского сословия в 1898 г. Ограничение состава возможных покупателей дворянских земель кругом богатых дворян неизбежно привело бы к падению рыночной цены на такие земли и, как следствие этого, кредитоспособности ее владельцев. Что еще хуже, такая мера способствовала бы дальнейшей концентрации дворянских земель в руках немногих очень богатых представителей первого сословия, тогда как число безземельных дворян продолжало бы увеличиваться{184}. Чтобы сберечь дворян-землевладельцев в качестве фактора общественного развития, следовало одновременно сохранить их численность и принадлежащие им десятины, а по возможности увеличить и то и другое.