Собирая пищу, человек одновременно начинал испытывать тягу к сбору сведений. Оба поиска шли бок о бок. Будучи не только любознательным, но и способным к подражанию, человек, скорее всего, научился от паука расставлять сети, от птиц с их гнездами — плести корзины, от бобров — строить запруды, от кроликов — рыть норы, а от змей — пользоваться ядом. В отличие от представителей большинства биологических видов, человек не колеблясь учился у других существ и копировал их повадки; перенимая их пищевой рацион и способы добычи пропитания, он умножал собственные шансы на выживание. Хотя поначалу он и не строил пчелиных ульев, на одном наскальном изображении показано, как он, подражая медведю (защищенному гораздо лучше, нежели он сам), отваживается собирать мед.
Следовательно, хозяйство человеческого общества было изначально основано не на охоте, а на собирательстве, и, как указывает Форд, существование человека на девяносто пять процентов зависело именно от ежедневных результатов собирательства. В таких условиях находили применение и проходили испытание исключительная любознательность древнего человека, его находчивость, способность к обучению и цепкая память. Постоянно что-нибудь подбирая и выбирая, опознавая, пробуя и изучая, присматривая за потомством и заботясь о сородичах, человек развивал свой интеллект гораздо успешнее, чем если бы он только и делал, что изготовлял орудия.
Опять-таки чрезмерный упор на сохранившиеся материальные свидетельства — каменные орудия — привел к тому, что в большинстве исследований недооценивалась роль органических ресурсов в доисторическом арсенале оснащения, хотя именно они, вероятно, вносили важнейший вклад в развитие древней техники. Боясь впасть в слишком вольные спекуляции, многие трезвомыслящие ученые возвели вокруг себя настоящую каменную стену, за которой скрываются многие важные сведения (о них лучше не гадать попусту) о характере и привычках древнего человека. Тот тип «дикаря», в котором они усматривают
Древний человек в его самопоглощенности, возможно, чересчур часто погружался в сладкие мечты, но и томился кошмарами; и вполне вероятно, что последние опасно учащались по мере того, как продолжал развиваться его ум. Однако с самого начала его спасал от малейшей склонности к оцепенелому приспособлению к условиям жизни тот факт, что он был прежде всего «длинноносым» животным, а именно: без устали исследовал все части своего окружения, начиная с ближайшей — собственного тела. Он вынюхивал и пробовал на вкус, искал и тщательно осматривал, сравнивал и выбирал. Все эти черты ненасытного человеческого любопытства с юмором обыграл Киплинг в своей сказке о слоненке, которому вытянули нос.
Большинство наших сегодняшних определений разума основываются на понятиях о разрешении трудностей и созидательной деятельности, более или менее обусловленных обретенной способностью к абстрактному мышлению, которая появляется лишь одновременно с использованием языка. Однако мы упускаем из виду другое проявление умственных усилий, общее для всех животных, но, вероятно, наиболее всего свойственное человеку — это способность запоминать и распознавать разные характерные формы в нашем окружении: быстро уловить отличия между лягушкой и жабой, выявить съедобный гриб и не спутать его с ядовитым. В области науки это вылилось в обширную таксономическую работу: правда, древнего человека вынудили сделаться внимательным таксономистом суровые требования повседневного существования. Должно быть, он совершил множество ценнейших наблюдений и накопил много полезных познаний еще до того, как придумал слова, которые впоследствии помогали сохранять эти познания в памяти ради дальнейших целей. Как показал Адольф Портман, тесный и полный понимания контакт с природным окружением приносит совсем иные плоды, нежели разумное манипулирование им, — однако не менее важные. Распознавание существующих форм как непременная составляющая исследования среды стимулировала пробуждение в человеке живейшего разума.
В действительности, имеются все основания полагать, что человек перепробовал огромное количество разных видов пищи — гораздо больше, чем какой-либо другой биологический вид, — еще до того, как изобрел какие-нибудь подходящие орудия. Пока в науке преобладал образ древнего человека-охотника, значение его всеядности чаще всего недооценивали. С течением времени его ботанический словарь обогащался названиями ядов и лекарств, причем порой источником таких сведений могли служить твари вроде той ядовитой гусеницы, которую употребляют в пищу африканские бушмены — и которую никакому современному человеку просто не пришло бы в голову пробовать на вкус.