МИФ ХХ ВЕКА

Христианско-церковное смирение и масонская гуманность были двумя формами, под которыми проповедовалась идея любви в качестве высшей ценности человеческих групп, управляемых из некоторого авторитетного центра. При этом совершенно никакой роли не играет тот факт, что проповедники христианского смирения и либеральной гуманности этого вовсе не собираются делать; речь идет только о форме использования провозглашенной ценности. К концу XIX века идея любви вступила в третью фазу, которую нам подарил большевизм: в русском учении о страдании и сострадании, символом которого являются "люди Достоевского".

Достоевский в своем "Дневнике" совершенно открыто высказывается о том, что существует "абсолютно исконная потребность" русского человека в его стремлении к страданию, в беспрерывном страдании, страдании во всем, даже в радости. На основании этих идей действуют и живут его персонажи; в страдании, поэтому заключается и сущность русской нравственности. Народ хоть и знает, что преступник действует греховно, но: "Есть невысказанные идеи… К этим скрытым в русском народе идеям относится обозначение преступников как несчастных. Это идея - чисто русская".

Достоевский - это увеличительное стекло русской души: через его личность можно понять всю Россию в ее трудном для объяснения многообразии. И в самом деле, выводы, которые он делает из своей веры, так же показательны, как его размышления при оценке состояния русской души. Он заметил, что эта идея страдания тесно связана с движением к потере индивидуальности и раболепию. Русский самоубийца, например, не имеет ни тени подозрения, что убиваемое "я" бессмертно. И при этом он совсем не атеист. Он, казалось бы, совсем об этом не слышал. "Вспомните более ранних атеистов: если они теряли веру в одно, они тут же начинали страстно верить в другое. Вспомните веру Дидро, Вольтера… У наших полная tabula rasa; да и зачем здесь упоминать Вольтера; просто нет денег, чтобы иметь возлюбленную и больше ничего".

Обнаружить такое сознание у человека, который "хотел жить только для того, чтобы видеть свой народ счастливым и образованным", было бы ужасно, что дополняется замечанием Достоевского о том, что в России нет ни одного человека, который бы не лгал. И это потому, что там могли лгать честнейшие люди. Во-первых, потому, что правда кажется русскому слишком скучной; а во-вторых, "потому что мы все стыдимся самих себя, и каждый старается представить себя "чем-то другим, чем он есть на самом деле". И при всем стремлении к знаниям и правде русский все-таки плохо вооружен. Но здесь проявляется уже оборотная сторона покорности: безграничное самомнение. "Он (русский), может быть, совсем ничего не понимает в вопросах, которые он взялся решать, но он этого не стыдится, и совесть его спокойна. Это отсутствие совести свидетельствует о таком равнодушии по отношению к самокритике, о таком неуважении к себе самому, что впадаешь в отчаяние и теряешь надежду на нечто самостоятельное и спасительное для нации". Лейтенанта Пирогова на улице, одетого в полную униформу, бьет немец. После того, как он убеждается в том, но никто этого происшествия видеть не мог, он убежал в соседний переулок, чтобы в тот же вечер в качестве героя салона знатной дамы сделать ей брачное предложение. Она ничего не узнала о трусости своего возлюбленного: "Но думаете, она не приняла бы его предложение в противном случае? - Безусловно, она бы его приняла".

Несколько русских едут по железной дороге вместе с Юстусом фон Либигом, которого, однако, никто не знал. Один из них, ничего не понимая в химии, начинает разговаривать с Либигом на эту тему. Он говорит красиво и долго до своей станции, затем берет свои вещи и. гордый и величественный, покидает купе. Остальные русские ни на момент не сомневаются в том, что в споре победил шарлатан.